И
все то с сундука покрали. А я без грамоты, мужик простой, - едино, что
платье монастырско... И не мог я к боярину вязаться - оглядеть дать, что
там под печатьми, цело ли?.. И ни душой, ни телом, а по указу патриарха
содрали с меня черное, окрутили во вретище, выдали боярину, а Квашнин,
Иван-то Петрович, озлясь много, что не по ево нраву суд решил, что не
можно ему с монастыря усудить тое деньги его и рухледи, говорит: "Буду я
на тебе, сколь жив ты, старой черт, воду возить с Яузы, кормить-де не
стану, - головой дан, что хочу - творю по тебе!" И возят, матушка, на мне
замест клячи не воду, а навоз - в заходе ямы, и стольчаки чищу, и всякую
черную работу. Пристанешь, - бьют батоги, не кормят, не обувают. Вишь на
мне уляди ветхи, так и те из жалости купец гостиные сотни Еремов дал, что
ряды у Варварских ворот... А Квашнин-боярин, не оправь его душу, как
бывает хмелен, в шумстве, - а бывает с ним такое почесть ежедень, - кличет
меня, велит рядить в скоморошью харю, рогатую, поганую, велит мне играть
ему похабные песни да, ползучи, лаять псом, а голосу мово не станет, -
пинками ребра бьет и хребет ломит чем ни попадя... Боярыня же его, Иванова
Устиния Васильевна, пьяная, в домовой байны, что у них во дворе у
хмельника, раз, два в неделю, а и более, лежит на полке, девки ее парят,
да зовет меня тож парить ее, а в байны напотдаванно, аж стены трещат; а я
и малого банного духу не несу, с ног меня валит от слабости, сердце
заходитца, и как полоумный я тогда деюсь. "Парь, сволочь! Игумна парил -
парь, я повыше буду". И паришь, а она экая, что гора мясная... И тут же, в
байны, все неминучее в бадью чинит и тайные уды именует по-мужичьи. А воду
таскаешь до того, покеда не падешь, а падешь - в байны ли, в предбаннике,
- она из тое бадьи велит меня окатить и кричит криком матерне: "Вот-те,
голец, благодать духа свята!" А вретище не велит скидать, паришь ее в
одежке... И бредешь, не чуя ни ног, ни главы после всего того, в угол
какой темной, дрожишь дрожмя, весь зловонной да пакостной, свету божью не
рад и не чаешь конца аду сему... Хоть ты, светлая княгинюшка, умилостивись
над стариком.
- Не княгиня - боярыня я, Василий! Но как я вступлюсь! Сам знаешь:
противу царя да патриарха сил нет.
- Ой, матушка княгинюшка! Попроси боярина Бориса Ивановича, - пущай
Квашнина-боярина уговорит, пошто вымает из меня душу? Пошто гноит во мне
лик человечий?
- Не забуду, Василий. Иди, скажу Борису Ивановичу!
- Земно и слезно молю, матушка!
Старик ушел.
- Ну, девки, зачинай...
- А вот те скамля, боярыня, ляж-ко, ручки сложи.
Боярыня легла на скамью, крытую ковром, к правой ее руке девки положили
плеть. Встали кругом скамьи, запели:
Мой-от нов терем
Растворен стоит.
Мой-от старой муж
Во гробу лежит...
Мой-от старый муж
Из гроба встает,
Из гроба встает,
Жонку бить почнет...
Стару мужу я
Не корилася. |