Фон Мантойфель улыбнулся и наконец заговорил:

– Боюсь, вы все хотите слишком многого. Но у вас ничего не выйдет!

Раздался звон разбитого стекла, и в трех окнах показались стволы трех автоматических винтовок. Фон Мантойфель удовлетворенно улыбнулся:

– Любой, у кого будет найдено оружие, будет застрелен на месте. Нужно ли объяснять, как вам следует поступить?

Объяснять не пришлось. Все оружие со стуком упало на пол, в том числе два пистолета, принадлежащие Смиту и Хиллеру, о которых Гамильтон и не подозревал.

– Вот так, – кивнул фон Мантойфель. – Это гораздо лучше кровавой бани, вам не кажется? Какие же вы простаки! Думаете, как мне удавалось выживать все это долгое время? Только благодаря постоянным предосторожностям. Таким, как эта маленькая кнопочка у меня под правой ногой.

Вошли четверо вооруженных мужчин и молча принялись обыскивать пленников. Как и следовало ожидать, ничего не нашли.

– Посмотрите в рюкзаках, – приказал фон Мантойфель.

И здесь обыск ничего не дал.

– Теперь я собираюсь перекинуться словечком со своим старым другом Генрихом, который, по‑видимому, напрасно проделал столь долгий путь. Да, и еще с этим человеком. – Он указал на Хиллера. – Насколько я понимаю, он помощник моего бывшего товарища по оружию. Остальных вместе с их смертоносным имуществом отправьте в старый амбар. Возможно, я захочу подвергнуть их интенсивному и, боюсь, весьма болезненному допросу. А может быть, и нет. Я решу позже, после того как поболтаю с Генрихом.

Глава 10

Старый амбар был выстроен из прекрасно обтесанного и тщательно подогнанного камня без малейших признаков строительного раствора. На площади размером шесть на три с половиной метра размещались шесть бункеров для зерна, по три с каждой стороны, разделенных толстыми перегородками из струганного дерева. В центре амбара горела свисающая с потолка тусклая электрическая лампочка без абажура. Окон не было, как не было и двери – только дверной проем, совершенно бесполезный, потому что снаружи возле него стоял часовой с карабином наизготовку. Мебели никакой тоже не было. Гамильтону и его товарищам по несчастью ничего не оставалось, кроме как смотреть друг на друга или на часового, который стоял, направив на них старый, но, без сомнения, все еще смертоносный "шмайссер", и, казалось, только и ждал повода пустить свое оружие в дело.

Наконец Наварро прервал молчание:

– Я опасаюсь за здоровье нашего мистера Смита. Да и Хиллера тоже, если уж на то пошло.

– Нечего думать об их чертовом здоровье, – пробурчал Гамильтон. – Лучше начинай опасаться за свое собственное. Когда он разберется с теми двумя, кто, по‑твоему, будет следующим в его списке, независимо от того, позволит ли он себе удовольствие немножко попытать нас вначале? – Гамильтон вздохнул. – Позволь уж старому надежному секретному агенту Гамильтону сказать все. Фон Мантойфель знает, кто такой я и кто такая Мария. Знает с моих слов, что вы двое – офицеры греческой разведки. Он просто не может оставить нас в живых и, боюсь, не пощадит и Сильвера с Серрано.

– Что касается Серрано, – сказал Рамон, – не могли бы мы с вами поговорить?

– Давай говори.

– Я хотел бы с глазу на глаз.

– Ну, если тебе так угодно.

Они отошли в угол, и Рамон заговорил приглушенным голосом. Гамильтон поднял брови, и на его лице отразилось изумление – эмоция, которую он практически никогда не проявлял. Потом он пожал плечами, дважды кивнул, в задумчивости повернулся и посмотрел на часового.