– Ты изменился, Моцарт. Боже, как ты изменился за эти последние дни! – всхлипнула она, едва он замолчал.

Першин оторвал от сигареты фильтр, закурил.

– Я не хочу, чтобы ты менялся, – порывисто присев подле него на корточки, сказала Вера. – Брось все, не надо! К черту государство, мафию – ты должен вернуться к своей работе, думать о Моцарте, слушать его музыку, которая дает тебе силы.

– Думать о Моцарте? Кому все это нужно?

– Да тебе же, тебе! Моцарт – это ты, у тебя в этой жизни свое место, оно отведено тебе Богом, и не смей заниматься тем, что тебе не свойственно!

«Вы же гений, вы Моцарт», – снова вспыхнули в памяти слова Масличкиной.

– Какой же я Моцарт, если меня можно купить? – поднял он ее и усадил напротив.

– Тебя?

– Я не говорил. Они послали мне денег. Много денег.

– Кто?

– Не знаю. Это настолько маловероятно, что никто бы мне не поверил. Чтобы нейтрализовать меня, они подстроили так, что я стал дважды убийцей: вначале – этого Ковалева, о котором тут пишет ваш Григорьев. Ведь он умер у меня на столе. Он много знал и был для них опасен. Затем – собственной жены, которая и женой‑то мне никогда не была… Я стал интересоваться одним человеком… видел его в банде, а потом – с отцом одной моей пациентки, девочки семнадцати лет, очень одаренной скрипачки. Ее звали Катя Масличкина, чем‑то она походила на мою дочь… Так вот, ее отец – сотрудник того самого предприятия «Ной», что упоминается в этой статье. Но я думаю, все началось еще раньше. Контрольный пакет акций «Ладьи» оказался в Белграде. Именно туда уехал мой сослуживец Андрей Малышевский, сотрудник Генштаба. Якобы с миротворческой миссией в «русский батальон».

– Это может быть совпадением!

– Ни к чему себя обманывать, – усмехнулся Першин. – Это он познакомил меня с Градиевской… Так вот, стоило мне поинтересоваться, кто тот человек, что сопровождал Масличкина, и Градиевскую убили, а меня спрятали в каталажку.

– Ты что же, думаешь, что твой следователь заодно с ними?

– Почему бы и нет? Вокруг что‑то происходит, какая‑то грандиозная катавасия, в которую я вляпался, сам того не подозревая.

– Почему ты не рассказал мне всего этого раньше?

– Я и теперь не хотел, но я становлюсь опасным. Похоже, твой Сухоруков был прав, когда говорил, что я погублю тебя.

– Нет, нет, – замотала она головой, – я никуда не уйду! Мы можем уехать вдвоем, хотя бы на время? У меня есть тетка в Калуге…

Першин добродушно засмеялся, налил в рюмки коньяк.

– Поздно, Вера, – сказал он, стараясь придать тону беспечность. – Я ведь дал подписку о невыезде. Исчезну – объявят розыск. Лучше выпьем за нас!

– Постой. – Она вздохнула и, опустив глаза, долго смотрела куда‑то в угол, не решаясь сказать ему то, о чем не сказать уже не могла: – У меня будет ребенок от тебя, Моцарт. Даже если ты меня бросишь, я все равно его рожу. Но мне хотелось бы, чтобы у него был отец.

20

Андрей Глебович Шувалов принял Першина в своем кабинете в Московском НИИ психиатрии Минздрава. Непрерывно глядя на собеседника, профессор лишь изредка позволял себе кивнуть, что‑то пометить на листке одному ему понятным значком, но за все время ни разу не перебил его и не задал ни одного вопроса.

– Мне не хотелось бы быть голословным, коллега, – сказал он, выдержав глубокомысленную паузу после окончания рассказа Першина. – Вы уверены, что девочка не состояла на учете у нарколога?

– Нарколога? – удивился Першин.