Но именно это «как все» и пугало, и рисовало картины пустынной будущности: что он без особой чувствительности души, что он без Моцарта, куда – без апостольского дара и миссии исцелять?

А из Москвы, конечно, прочь! Что, как не она, пресыщенная, населенная роботами – фоном для правителей, изменила его? Зачем он решил, что столица и есть та самая вершина, на которой человек «введен во владение свободами»? Как раз здесь и ощущается более всего несвобода, а забраться в глушь и пользовать больных там и хорошо, и благодарно. Когда ему была предоставлена эта благодать, он не воспринял, не оценил ее и только теперь, вкусив всех прелестей стояния на «ведьминой горе», понял: тесно там, на сияющей вершине, – всем сластолюбцам не устоять. Бежать, бежать, как только все это кончится! Взять Веру, махнуть к ее тетке в Калугу или того дальше – на какое‑нибудь Гусиное озеро, вырастить сына в не вычерпанном до дна пространстве нравственной чистоты. Но это лишь после того, как он отыщет бациллу, воцарившуюся в его душе, породившую червоточинку, которая пустила метастазы и разрастается, лишая способности чувствовать и слышать то, что дано чувствовать и слышать лишь ему одному. Если в мирозданье порядок превалирует над хаосом, то потому только, что каждая песчинка, каждое живое существо наделено строго индивидуальным, неповторимым, одному ему присущим даром, на развитие которого отводится время длиною в жизнь. Не найти, не ощутить в себе этого призвания, этой отличительной особенности мировосприятия, наверное, не страшно: не нашедших только то и ожидает, что проживут они, как все, не хуже и не лучше других, иногда отдавая, иногда выхватывая – по случаю и наважденью. А вот иметь, взрастить и потерять – кощунственно и непростительно, и не то чтобы обидно, словно лишиться денег, но смертельно, потому что по‑иному уже не наладиться, не вписаться в бытие, не обрести ни Веры, ни Надежды, ни Любви.

К двум он въехал на площадку у центрального входа, сплошь заставленную катафалками и автобусами. Огромное, испещренное холмиками поле простиралось до самого горизонта; там вдалеке терзали землю экскаваторы, завершая обрядовый цикл. Via delorosa тянулся по разветвлению грунтовок и асфальта, секторы, означенные крестами, камнями, тумбами, табличками, пестрели пластмассовым разноцветьем. Высоко в чистом, без единого облачка небе метались жаворонки, ярко светило солнце, торопя живых избавляться от своих мертвецов.

«Заботы о погребении, устройство гробницы, пышность похорон – все это скорее утешение живым, чем помощь мертвым», – заметил еще Августин. Из кладбищенской конторы выходили люди с какими‑то прейскурантами; скрежеща лопатами об асфальт, разбредались усталые, всеми презираемые и оттого готовые захоронить целый свет могильщики; толпы в ожидании церемониймейстерских распоряжений курили, не отходя от катафалков, и женщины успокаивали себя протяжным воем по усопшим.

Першин покрутился у одной группы, перешел к другой, к третьей, поспешил навстречу подъезжавшей колонне из десятка разновеликих машин, стараясь, впрочем, оставаться незамеченным, и только пятая процессия оказалась с нужным ему гробом.

Красная обивка с черной траурной лентой притягивала взор. Десятка три «акционеров» без тени скорби на лицах сопровождали гроб, будто попросту не преминули воспользоваться случаем выехать за город в рабочий день – и только; из знакомых Першин обнаружил разве толстую хромую сестру Алоизии, бывшего своего пациента, разрумянившегося на жаре или от вина, да еще в одном из шедших обочь узнал переодетого в цивильное милицейского капитана. По всему, органы тот представлял не в единственном числе, а было здесь человек пять зорких и дотошных, коль даже газета подозревала во всеуслышанье связь убийства Алоизии с ограблением на дороге, из‑за которого все спецслужбы России были обращены в зрение и слух. Окажись Першин причастным к нему, ни за что не появился бы здесь – лучше было пойти на Петровку и сдаться сразу, но сейчас он даже воодушевился, оказавшись на верном пути: уж эти‑то службу знают, и раз они здесь, то не исключена и его встреча с Высоким или кем‑то из других криминальных знакомцев.