Но, к сожалению, ещё недостаточно, чтобы объяснить — почему.

Теперь объяснил бы.

Дело в различиях культурной традиции.

Казалось бы, причём тут культура?

Однако ведь как ни крути, а действительно «кадры решают всё». Ну, многое. Сами же эти кадры, их качество и количество, — не более, чем производные культуры.

Культура возникает не абы как, не в результате философствования высоколобых и их интеллектуальной игры в бисер, но в ответ на весь комплекс внешних и внутренних условий, в которых развивается общество. В дальнейшем она, конечно, начинает жить по своим законам, становясь более или менее независимой от сермяжной прозы жизни, но её базовые параметры формируются именно так. Скажем, в ответ на частые разрушительные наводнения, после каждого из которых масса народу голодает и мрёт, возникают одновременно и умение строить водоотводы и дамбы, и хозяйственные группы, которым это по плечу, и высочайший пиетет всего общества перед инженерами-ирригаторами и их спасительным искусством, равно как перед организаторами общих усилий и их правом на принуждение, их прерогативами в любой момент отрывать людей от их полей и их семей, чтобы заблаговременно предотвращать бедствия и дать всему обществу возможность жить. Не будет этого пиетета — втуне останутся и навыки мастеров, и скопища людей, и груды лопат. Изначально нарабатываемые ценности культуры обеспечивают сцепку и смазку всех вращающихся социальных шестерёнок. Убери эти нематериальные ценности — машинка мигом остановится.

Традиционным структурам и учреждениям люди доверяют (или не доверяют), склонны их уважать, к ним обращаться и стремиться в них работать, или не склонны — но, во всяком случае, они являются объектами искренних переживаний. Неотъемлемыми составляющими реального, привычного социального космоса, лучше или хуже, но — исстари заточенного для совместной, всем миром, борьбы за существование. Заменить их чем-то новым, искусственно придуманным или у кого-то подсмотренным, просто невозможно — к новациям и отношение будет совершенно иное, не как к реальности, которая выше и важней каждого отдельного индивидуума, а как к продукту деятельности этих самых отдельных индивидуумов, придуманному ими для данного момента и неизвестно ещё, насколько разумно и насколько бескорыстно.

К тому же любая нарочитая перемена всегда меняет куда больше, чем надо.

Уже потому хотя бы, что даже в самом лучшем случае инициаторы реформ руководствуются лишь «мечтой прекрасной, ещё неясной», а рядовые реформаторы торопливо делают карьеру, любая реформа чревата перегибанием палок и головокружением от успехов. Традиционно признанным, укоренённым в культуре институтам не надо спешно доказывать свою полезность. Они и без того легитимны. За ними опыт поколений. Над ними не висит дамоклов меч типа «мы тебя вчера придумали — мы тебя завтра и отменим». Нововведениям же надо исступлённо доказывать своё право на существование, демонстрировать, что их ввели не зря. Рядовым исполнителям реформ надо вечно перевыполнять план на двести процентов, чего бы этот план ни касался. Поэтому реформы так часто превращаются в собственную противоположность. Приводят к результатам, прямо противоположным тем, ради которых затевались.

Тогда спасение зависит лишь оттого, сумеет ли здоровая социальная инерция вовремя и в достаточной степени забегание скомпенсировать откатом. А это, в свою очередь, зависит опять-таки от качества и силы этой инерции.

Чуть выше мне довелось сопоставить некоторые элементы китайской и русской традиционной системы ценностей и обнаружить некоторые совпадения. Они весьма значимы. Но, увы, их совершенно недостаточно для того, чтобы китайские общественные институты смогли бы эффективно работать, будучи перенесены на российскую почву. Или наоборот.

Различий тоже хватает, и они принципиальны.