|
Жизнь-то всё равно шла себе, менялись потребности, обстоятельства и исторические вызовы, люди торговали, изобретали, работали и вообще — строили свою державу и защищали её. Поэтому, скажем, любое нововведение, целиком зависящее от простого законопослушания, неукоснительного соблюдения инструкций и уставов, у нас обречено на неэффективность. Как бы гладко оно не выглядело на бумаге. Русский человек всегда найдёт причину или повод сказать: «Да забыли про овраги» — и начать действовать с учётом этих реальных или наспех нарочно выдуманных оврагов, положив при том на бумагу с прибором. Вот уж кто-кто, а россиянин никогда не был и никогда не мог бы стать «винтиком» государственного механизма. Ни при царе, ни при Сталине, ни при Путине. В худшем случае он этим винтиком просто притворялся. Подныривал под Левиафана, как Китеж, и жил там, внизу, своей обыденной жизнью, миловался со своими исторически сложившимися русалками в меру сил и возможностей, которые у него сохранялись после более или менее трудоёмкого притворства: винтик я, винтик, отстаньте.
Наибольших успехов российское государство добивалось тогда, когда позволяло россиянину нырять как можно менее глубоко и сохранять для непритворной, неформальной части своей жизни сил и времени побольше. Но парадоксальным образом эти успехи резко шли на убыль, когда государство — наш «единственный европеец» — в угаре евроцентрического мифа пыталось заставить своих подданных вообще не нырять и просто следовать нововведённым законам, подсмотренным у старших западных братьев (зачем, мол, придумывать велосипед?). Это было против привычек, вне системы отлаженных веками механизмов межчеловеческого и институционального взаимодействия, системы так называемых сдержек и противовесов. Поэтому в погоне за демократизацией приходилось, точно при каком-нибудь Цинь Ши-хуанди, для начала ломать всю привычную жизнь. В итоге новые законы, запреты и инструкции надо было штамповать пачками и штабелями. А в результате простым людям нырять приходилось, наоборот, куда глубже. И это лишь усиливало пресловутый правовой нигилизм. И приводило к разного рода аляповатым чудесам, когда, например, люди, наконец-то получив шанс управлять государством, в то же время продолжали от этого же самого государства прятаться. Это хорошо видно, скажем, по эффективности наших парламентов (только сейчас, после двух десятков лет упражнений, ситуация вроде бы начинает чуть-чуть меняться, да и то неуверен). От Думы к Думе, что при царе, что при Ельцине, надутые от гордости парламентарии ворохами принимали законы, которые сами вовсе не собирались исполнять и, что греха таить, вовсе не ожидали их исполнения от населения. Просто вот красивый закон, надо бы про него поговорить красиво и принять эффектно. И это не по злобности и не по врождённому уродству — просто законотворческая деятельность ни в малейшей мере не была охвачена веками воспитывавшимся чувством ответственности. Привычка отвечать за свои действия на неё не распространялась. За огород — отвечаю, за взятие стратегической высоты с винтовкой против танков — отвечаю, за жену — отвечаю… А вот за законы — нет. И даже когда сам их принимаю — всё равно не отвечаю. Даже в голову не приходит. Особенно гротескно выглядят последствия подключения к управлению страной тех, кто эту самую страну по той или иной причине терпеть не может. Не ненавидит, нет; ненависть — это уважительное чувство, его можно испытывать лишь к чему-то крупному, значительному, на что ты смотришь уж хотя бы как на равного. А тут речь идёт о каком-то гадливом отвращении, о тотальном неприятии. Возможно, среди этих равноправных граждан Российской Федерации и правда есть платные агенты Госдепа или какого-нибудь вовсе уж адского «Моссада»; я в подобных эмпиреях не вращаюсь и поэтому таковых не встречал. Мне всё время попадались, наоборот, исключительно порядочные, бескорыстные, умные, начитанные люди. |
