История — поле битвы. Всегда была им и всегда будет. Это надо усвоить с детства и не стесняться это помнить.

И второе.

Страна живёт не в вакууме, не на пустом земном шаре. Иногда в спорах с непробудно интеллигентными людьми при первой же попытке напомнить, что происходило в тот или иной момент нашей тяжкой истории у соседей, что там вытворяли и как куролесили, наталкиваешься на отметающий всю эту ерунду отмах рукою: а мне что за дело до иных стран? Это дело тех, кто в них живёт! Мне важно, что ТУТ творилось! Такой подход на первый взгляд кажется очень высоконравственным, но на самом деле норой является просто подлостью. От внешней обстановки нельзя абстрагироваться, её надо иметь в виду постоянно, и в особенности — когда у нас происходило нечто, что с точки зрения этики явно можно бы и осудить.

Попробуем забыть на минутку, что Гитлер напал на СССР. Но при этом будем помнить, что советские самолёты бомбили советские же города, в которых, правда, по каким-то причинам было довольно много немцев, но в основном — свои же, советские люди. А чуть ли не во всех деревнях селяне вдруг начали исподтишка зверски убивать друг друга, почему-то называя убиваемых то партизанами, то полицаями. Если упустить один-единственный исторический факт — то, что в это время бушевала свирепая, навязанная нам извне война, начатая с целью полного уничтожения недочеловеков-славян и освобождения для истинных арийцев жизненного пространства, остальные факты, при всей их достоверности, окажутся объяснимы лишь следующим образом: начальство — кровожадные недоумки, народ — злодейский и люди — дрянь.

Что нашим геополитическим конкурентам и требовал ось доказать…

Вот примерно так можно попытаться передавать понимание.

2. Возможно ли в школьном учебнике истории найти баланс между научностью и воодушевляющим патриотизмом?

Конечно. Чем больше будет в истории научности — тем более она окажется пронизана воодушевляющим патриотизмом. Просто надо понять, что научность истории отлична от научности, скажем, физики или химии. В точных науках, не имеющих дело с человеком и формированием его представлений о достойном будущем, знание факта самодостаточно и конечно. Скажем, ускорение свободного падения вот таково — и точка. Дальше хода уже нет, это и есть знание. В истории такой подход невозможен и бессмысленно пытаться ему следовать во имя, например, объективности и всякой прочей беспристрастности. Если мы знаем, что в таком-то году греки во главе с Александром разбили персов, предводительствуемых Дарием, то этот факт, это знание ещё ничего не даёт человеку, пока к данному знанию нет отношения. Для греков этот факт значит одно. для персов — совершенно иное, а для тех, кто оказался не затронут этой победой или этим поражением- совершенно третье. И шире: у тех, кому по тем или иным причинам симпатичен Александр или греки вообще, европейцы вообще, — к этой победе отношение одно, а у тех, кому по каким-то причинам симпатичны персы или азиаты в целом, или у тех, кто вообще всегда сочувствует всем, на кого напали или кто проиграл, — отношение иное. Наличие того или иного отношения — неизбежно, пытаться его с нивелировать — глупо и лживо и чревато воспитанием тотального лицемерия или тотального равнодушия.

3. Если каждая социальная группа желает видеть такой учебник истории, который изображает представителей именно этой группы благородными и дальновидными, а прочих своекорыстными и близорукими, — как примирить эти интересы в одном каноническом тексте?

Это всё надо обдумывать и решать очень конкретно. Нельзя прятаться за некие общие рецепты, абсолютизировать алгоритм — люди и их история не укладываются в двоичный код. Группа группе рознь, и поэтому интересы групп достойны уважения совершенно в разной степени. Я могу понять, например, что люди нетрадиционной сексуальной ориентации ищут себе в истории великих предшественников, но вряд ли стоит в учебнике истории учитывать их интересы, скрупулёзно выискивая в толще веков прославленных мужеложцев и прозрачно намекая, что без них человечество до сих пор жило бы в пещерах.