4. Возможно ли создание учебника как истории трагической борьбы, в которой за каждым из участников была своя правота?

Невозможно и не нужно. Ибо это неправда. Отнюдь не за всяким из участников трагической борьбы была своя правота. Опять-таки нельзя выработать здесь общего, единого на все трагические коллизии рецепта. Скажем, психологически понять рабовладельца можно, но правоты за ним не было, когда век рабства сгнил.

Понятно желание гвардействующих барчуков и в век пара и электричества, в век труда и расчёта продолжать бить баклуши, выжимать все соки из имений и гарцевать, витийствовать и кутить, как при матушке Екатерине, только ещё плюс Ницше. Понятно желание позднесоветской номенклатуры покончить с партийной дисциплиной и хапнуть всё то, что целый народ на собственной крови создавал в течение полувека ради детей, внуков и их светлого будущего, а хапнув, с ясными глазами заговорить о священной частной собственности и невидимой руке рынка, которая всё расставит по правильным местам. Но какая за ними правота?

Искренняя мотивированность и нравственная правота — совсем не одно и то же. В конце концов, Чикатило тоже был мотивирован вполне искренне. Но какая у него была правота в его многолетнем поединке с сыскарями — при всех их наверняка имевшихся человеческих недостатках и слабостях?

Да, у Нерона, например, была некая нравственная правота в его противостоянии с христианами. Рим создала определённая культура, и этак вот с маху отказаться от неё ради юродивых было бы просто нелепо. Но правота кончилась сразу, как только христианами начали кормить львов.

Хватит уже с нас оголтелого плюрализма, отшибающего и мозги, и совесть. Наоборот, пора наконец снова, уже применительно к нынешней эпохе, всерьёз задуматься о том, что такое хорошо и что такое плохо.

5. Какие эпизоды российской истории Вы бы не включили в «исторический минимум»?

Очень многие. Просто потому, что даже в самом пространном учебнике невозможно рассказать всё. Отбор неизбежен, и его критерии — вещь достаточно сложная. Придётся волей-неволей умолчать и о многом хорошем, и о многом плохом. Но если в силу требований объёма или ритмичного дробления материала на параграфы придётся выбирать, например, между введением в программу темы обороны Брестской крепости и темы Катынского расстрела — придётся пожертвовать Катынским расстрелом.

И не только по идеологическим соображениям.

Просто-напросто подвиг защитников крепости ясен и самодостаточен. А вот если уж упоминать о Катыни, непременно надо сказать и о судьбе советских военнопленных в Польше, и о планах Пилсудского загнать Россию в допетровские границы, и о том, что Польша почти до последнего момента предлагала себя в союзники Гитлеру, чтобы с ним напополам поделить европейскую территорию СССР, и о том, что она была едва ли не главной базой антисоветских разведок и террористических групп в двадцатых и тридцатых годах… И, кстати, о том, что существует историческая версия, согласно которой документы, подтверждающие виновность СССР в Катынской трагедии, те, что рассекретил Горбачёв ради торжества нового мышления, на самом деле были в конце восьмидесятых сфабрикованы некоей комиссией по десоветизации под руководством архитектора перестройки Яковлева.

Вот если объём учебника и методичность изложения материала позволят это сделать — я буду двумя руками за то, чтобы рассказывать школьникам о Катыни.