|
И там же: «Если хотя бы часть наших читателей проникнется духом изображённого здесь мира, если мы сумеем убедить их в том, что о таком мире стоит мечтать и для такого мира стоит работать, мы будем считать свою задачу выполненной». И она действительно оказалась выполненной, в этом нельзя сомневаться. Братья умели изобразить желаемое так убедительно, так заманчиво, что громадное большинство их читателей заражалось желанием именно таким видеть мир, желанием жить именно в таком мире, и ни в каком ином. Но разве можно назвать вдохновенную попытку убедить людей мечтать о мире ином, которого нельзя ни увидеть, ни пощупать, ни вообще убедиться, возникнет он когда-нибудь или нет, и всё-таки ради его обретения напряжённо трудиться в мире этом — разве можно назвать её иначе, как распространением веры?
«И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. …Храма же я не видел в нём, ибо Господь Бог Вседержитель — храм его… Спасённые народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою. …И не войдёт в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи… И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл…» Чем не мир Полудня? А ведь Иоанн Богослов описал его в Откровении на две тысячи лет раньше Стругацких, показавших нам светлый, как кристалл, двадцать второй век. Даже отсутствие в мире будущего молитвенных домов и прикладывающихся к иконам звездолётчиков не требовало объяснения, буде таковое кому-то потребовалось бы — ибо оно было дано в самом Откровении. Господь Бог Вседержитель — храм его… Конечно, в ту пору никто не мыслил подобными категориями. И уж в первую очередь не мыслили так сами Стругацкие. Никому и в голову не пришло бы оценивать лучшую фантастику той поры как религиозную литературу. Но она была таковой. Стругацкие в понятиях архетипов культуры ощущались людьми, которые побывали в светлом будущем, видели его и рассказали о нём. И о том, как в него попасть. Парадоксальным образом советская НФ, наиболее одарёнными и продуктивными творцами которой оказались братья Стругацкие, с её яростным антиклерикализмом и почти воинствующим богоборчеством, сама того не сознавая, оказалась единственным и неповторимым, просто — не успевшим попять и осознать себя приспособлением православной традиции и её системы ценностей, на которых спокон веку стояла и ещё кое-как стоит Русь, к ракетно-ядерной, генно-модифицированной современности. Пожалуй, лишь она, советская НФ, не поминая имя Божье всуе, сумела намекнуть, как вывести бессребреническую, трудоголическую, братолюбивую, нетерпимую к силам Зла этику православия, безоговорочно нацеленную на личное и общественное преображение, в посюстороннее техногенное будущее. Как распахнуть перед устаревающей традицией юную бесконечность. Как, не отказываясь от себя, не ломая хребет собственной культуре, сохраняя и преобразуя её, на её основе созидать реальное будущее — пусть хоть и с помощью логарифмических линеек, электронных микроскопов и прочей неизбежно грешной материальной дребедени, но поведенчески-то, этически-то — в поразительном соответствии с тем, как учил людей проводить земную жизнь Сын Человеческий. И потому последующее неприятие Стругацкими советской и российской действительности, из которой вроде бы должно было вырасти обетованное светлое будущее — да почему-то никак не вырастало, уже все это начинали видеть, — воспринималось совсем иначе, чем исполненные ненависти и тяги к простому разрушению выклики записных диссидентов. Схватка Стругацких с неприглядной реальностью была облагорожена и легитимизирована подспудной верой их читателей в то, что уж братья-то точно знают: именно вот это, и ещё вон то преграждает нам путь в рай на земле. Ведь они уже прошли этим путём и выучили на нём каждый поворот, каждый мост и каждый брод. |
