|
Если солнце красно к вечеру — моряку бояться нечего, если солнце красно поутру — моряку не по нутру… Эти предзнаменования всегда сбываются! — Это не предзнаменования, — пояснил я, — а приметы. Ты еще скажи, что если я вот выпущу из руки этот нож, то упадет на палубу, такое вот предзнаменование… Моряки захохотали, Мишель сконфуженно покрутил головой. — Ну ладно, если вдруг зазеленевшая статуя вас не пугает… — Ничуть, — сказал я приподнятым голосом, — а как же иначе? Ах, раньше не расцветала? Ну так раньше на корабле было маловато настоящих мужчин! А при нас даже деревянные женщины оживают. Над головой снова звучно захлопали полотнища парусов, их то поднимают, то начинают подворачивать, как мне кажется, ничего, со временем разберусь, что и зачем. Утреннее солнце светит ярко и уже обжигает лицо. Зазеленевшую статую оставили в покое, дел невпроворот, берег слишком близко, при его виде всегда лихорадочное возбуждение. Ордоньес сказал довольно: — Полоска берега довольно широкая… — Это не материк, — сказал я. Он усмехнулся: — Уверены? — На все сто, — ответил я. — Могу поспорить, остров вообще-то невелик. — Спорить побоюсь, — сообщил Ордоньес. — Вам сам дьявол шнурки завязывает. А откуда сведения? — Приснилось, — ответил я. — Сегодня нарисую карту. Этих островов, как семечек в огурце. «Богиня Морей» двигается красиво и гордо в сторону острова, «Ужас Глубин» теперь идет послушно в кильватере, но берег не просто обрывистый, а сплошная стена из камня, отголосок катаклизмов, некогда ломавших земную кору. Корабль по команде Ордоньеса красиво скорректировал курс и пошел вдоль этого блестящего, как шкура морского котика, отвесного берега. Я все надеялся увидеть город, что открылся ночью с высоты, но матросы закричали и начали тыкать пальцами в берег. Кто-то очень потрудился, затратив годы адского труда множества людей, чтобы на отвесной стене, уходящей основанием в воду, высечь огромное выпуклое лицо ужасающего демона. Все смотрели с содроганием, Юрген шумно вздрогнул всем телом. Я видел побледневшие лица, слышал их учащенное дыхание, а на лбу Мишеля собрались крупные капли мутного пота. — Хороший знак! — сказал я жизнерадостно. Юрген воскликнул с упреком: — Ваша светлость! — Очень хороший, — сказал я. — Такое могут делать только те, кто страшится нападения. — Откуда видно? — Они хотят, — объяснил я, — чтобы их боялись и проплывали мимо, не приставая к берегу. Это мимикрия, есть такой военно-полевой термин высокой стратегии. Это когда безобидные мухи прикидываются ядовитыми пчелами или мирные ящерицы — змеями, полными яда. На меня смотрели с надеждой, я широко и картинно улыбался, хотя самому страшно, но правитель должен внушать, и я внушал, и неважно, что эта морда внушает безотчетный страх и мне, уже привыкшему к своей толстокожести, к местной магии. Какая, к черту, магия, мелькнула мысль. Этот талант скульптора засадил мне под самое сердце, как острый кинжал, безотчетный страх. |
