|
— Вернуться… в их племя? — Да. — Но разве не они тебя выпустили… в свободный полет? Он тяжело вздохнул. — Да, но… так уж получилось. Оказывается, нас не просто мало, а совсем мало. И когда погибли еще двое из наших, то… остался из молодых я один. Я переспросил: — Последний из могикан? В смысле, из своего племени? — Да, — ответил он невесело, — я последний. Я посмотрел на Сулливана, тот вообще ошалел, он и про Зигфрида слышит впервые, а я сказал: — Знаете, такие вопросы на ходу не весьма. Зигфрид, отведи родителей в мой шатер, угости вином… если они пьют, а мы с герцогом пока прогуляемся по лагерю. Решим свои дела, а вы без спешки — свои. Зигфрид сказал виновато: — Ваше высочество, мне просто неловко… — Все в порядке, — ответил я. — Зигфрид, мы с тобой старые друзья, можно без особых церемоний. Люди — единственные существа на свете, у которых есть свобода воли. Все мы можем сами решать, как поступить правильно. И у тебя есть эта свобода, ибо ты сейчас человек. У меня нет враждебности к твоему племени, я знаю из него только тебя, а ты настолько хорош, что тебя любят все, кто с тобой сталкивается. Так что… решай сам… Герцог, нам нужно посмотреть северную часть лагеря. Я похлопал смущенного Зигфрида по плечу и вышел из шатра, чувствуя, как со спины старательно прикрывает Сулливан. Когда мы отошли от шатра, он спросил приглушенным ревом: — И что теперь? — А ничего, — ответил я негромко. — Происхождение Зигфрида, как я вижу по вашему лицу человека чести, вас не тревожит, а это главное. Как бы он ни решил, мы уважаем его выбор. Он подумал, покрутил головой. — Обалдеть. Нет, надо выпить еще. Ваше высочество… — Герцог, — ответил я. Он ушел, а я обошел лагерь, воины отдыхают у костров, расположенных настолько ровными рядами, словно в самом деле раскладывали их, ориентируясь по туго натянутой веревке. На кострах жарится мясо, подогревается сыр и хлеб. Завидев меня, пришел уже вернувшийся от Беверейджа Альбрехт, молча пристроился рядом, пытливо поглядывая на мое одухотворенное лицо. — Ваше высочество? — Граф, — буркнул я. — Говорят, — сказал он, — лучше всего думается на марше. Там это идет в такт шагам. — На что намекаете, граф? — спросил я с подозрением. — Думается везде хреново, это занятие человеку несвойственно. Но если в самом деле вдруг взять и подумать… — Ну-ну? — Война войной, — сказал я, — рушатся королевства, создаются империи, а у людей свои маленькие проблемы… хотя, если честно, то именно эти войны между королевствами — мельчайшие проблемы и вообще хрень несусветная. Это же, можно сказать, гражданские войны. Ну как можно бросать в ожесточенные битвы целые армии только из-за того, кому сидеть на троне? Честолюбие, мать его бери! — А из-за чего же? — спросил Альбрехт с интересом. — Ну, — сказал я, — причины все же есть и поблагороднее. |
