Изменить размер шрифта - +

Лошади покорно остановились.
Все трое оказались на высоком обрыве. Впереди распласталось крутояровское озеро. Го-лубое небо отражалось в нем, солнце играло по краю воды, наползающей на белый песчаный берег. Некоторое время все молчали, лишь вздрагивали, бренча сбруей, лошади.
– Какая красота! – покачал головой Воеводин.
– Это и есть мое любимое место, – проговорила Зоя, глядя вниз.
Роман молча смотрел туда же, до боли сжав рукоятку стэка.
Зоя сказала правду. Этот обрыв действительно был ее любимым местом. Каждый раз вы-езжая с Романом на верховую прогулку, она не могла не оказаться у обрыва и, бросив поводья, подолгу смотрела на озеро. Обычно выражение ее красивого лица было такое, словно она гото-вится броситься вниз и, обернувшись диковинной птицей, лететь, лететь над водою, полем, ле-сом. В такие минуты она, казалось, забывала обо всем, и это тревожило Романа. В нем зрело смутное предчувствие чего-то резкого и безжалостного, что может обрушиться на него по воле этой девушки-птицы, так упоенно жаждущей свободы. Теперь же в ее лице, помимо неутомимой жажды свободы, появилось выражение абсолютной уверенности в себе. Роман искоса смотрел на Зою и чувствовал какой-то демонический холод, проистекающий от черной, влитой в седло фигуры, от прекрасного, словно выточенного из слоновой кости лица.
– Да, лихое место, – проговорил Воеводин, поправляя свою жокейскую фуражку. – Зоя Петровна, у вас голова не кружится?
– Кружится. От желания прыгнуть, – ответила Зоя, не отрывая взгляда от раскинувшихся за озером полей. – Были б у моей Розы крылья, сейчас бы так и полетели с нею над землей…
– Et vоus nоus laisseriez manger par les lоups du соin, – пробормотал, усмехаясь, Воеводин.
– Я люблю летать, – проговорила Зоя чуть слышно. – Очень люблю.
Они постояли молча, и вдруг Роман неожиданно для себя произнес:
– Завтра Пасха…
Зоя повернулась и, внимательно посмотрев на него, ничего не сказала.
Воеводин быстро кивнул и произнес рассеянно:
– Мдас… действительно…
Роман устыдился своей фразы, а потом устыдился и собственного стыда. «Как все глупо, – мучительно подумал он, глядя, как Зоя разворачивает лошадь. – Совсем рехнулся. Веду себя как олух…»
Развернувшись, они поехали шагом.
– Роман Алексеевич, вы надолго здесь? – спросила Зоя.
– Боюсь, что надолго.
– Почему?
– Я больше не служу.
– Правда? И кто же вы теперь?
– Ну… наверно – свободный художник.
Она улыбнулась и повторила, растягивая слова:
– Свободный художник. Но все-таки это лучше, чем ад-во-кат.
– Я тоже так думаю, – проговорил Роман и попытался улыбнуться.
– Вы служили адвокатом? – спросил или, вернее, выкрикнул Воеводин, ехавший справа от Зои.
– Да, – быстро ответила за него Зоя, – у Романа Алексеевича была очень хорошая репу-тация. Он стольких спас от безжалостной российской Фемиды.
– Вы преувеличиваете, – усмехнулся Роман, – последнее время я был вовсе равнодушен к моим подзащитным.
– с'est diffiсile a сroire, – молвила Зоя. – Для вас – все что угодно, только не равнодушие. Вы не умеете быть равнодушным…
Впервые за все это время ее голос обрел естественность и стал похожим на голос той Зои, которая была раньше. Но эти знакомые интонации не успокоили Романа, а наоборот, укололи его сердце новой болью. Эта фраза о равнодушии невероятно просто и ярко напомнила Роману, что перед ним та самая Зоя, которую он целовал под сенью ночных лип и подсаживал в растворенное окно террасы.
И, словно почувствовав это, Зоя снова резко ударила стэком свою Розу, сорвалась с места.
Быстрый переход