|
.. Ах, какая была спешка, устала до смерти... Ноги не держат... Едва стою!..» В прохладном доме за закрытыми ставнями девушки хлопотали вокруг нее: разували, поили, приготовили ей душ. Но Мартине придется уйти до завтрака, она обязательно должна зайти к матери, а то, не дай бог, та сама сюда заявится! Мартина! Так о матери не говорят. Мартине волей- неволей приходилось бывать у матери во избежание криков Мари о том, что ее лишили дочерней привязанности и что она не продавала свою дочь в рабство; в общем лучше уж Мартине самой сходить к ней. Впрочем, не было необходимости идти туда именно сегодня, но Мартина находилась в подавленном настроении, потому что ее надежда на встречу с Даниелем не оправдалась. К тому же мадам Донзер не удерживала ее и даже с некоторой поспешностью сказала: «Иди, дочка, Сесиль подогреет тебе завтрак, когда ты вернешься, не торопись...» Улица опустела, люди, приехавшие на автобусе, разбрелись кто куда, и, вероятно, все сейчас завтракали. Солнце заливало пустые улицы, било по мостовой, по камням домов. Через жалюзи, спущенные на открытые окна, радио пело про любовь. Мартина была совсем одна на улице. Совсем одна в жизни. Мама Донзер не ее родная мать, а свою родную мать она тоже матерью не считала, и Даниель также не появлялся. Жирный старый пес подрядчика, лежавший у порога дома, лениво покосился на Мартину. В домике, заново отделанном парижанами, раздался смех. В огороде деда Маллуара подсолнечники, щурясь, смотрели в глаза своему небесному повелителю. Этот дом стоял на самом краю деревни, за ним улица переходила в гудронированное шоссе и начинались поля. Ну и жарища же! На опушке леса брошена малолитражка, пассажиры, наверно, устроили пикник под деревьями, —А может быть, это влюбленные, которым не до еды... Здесь дорога сворачивает... Мартина замедлила шаг: она всегда подходила к лачуге с опаской, озираясь по сторонам. Ничто не изменилось здесь с тех пор, как Мартина- пропадавшая-в-лесах жила под этой проржавевшей крышей. Высокие деревья бросали густую тень на хижину и двор до самой проселочной дороги. Лес, стоявший напротив, был сырым и непроходимым. За ржавой проволочной изгородью с упавшими и догнивающими на земле подпорками щенок, посаженный на цепь принялся лаять и вилять хвостом. Детей нигде не было видно. Но Мартина услышала шушуканье, повернула обратно и проскользнула под навес. Дети были там в полном сборе: старшая сестра, черная и длинная, словно сгнивший кол, держала на руках новорожденного; лягушата, как всегда, веселые—теперь их было уже пятеро, а не четверо... Все они сидели на бревне, где когда-то и Мартина сиживала с ними. — Тс-с-с—зашикали они хором. Мартина шагала через поленья, ящики, доски, вязанки хвороста. — Там кто-нибудь есть? — прошептала она. — Конца-края не видно, — пропищал младший лягушонок, — жрать охота. Мы уже целый час ждем! — Придешь поздно, она ругается, придешь рано, тоже ругается. Беда с ней! Сколько ему сейчас может быть лет, этому? Шесть или семь?.. Старшая сестра показала пальцем на велосипед, прислоненный к стене хижины, и сказала, едва шевеля губами: — Втерся же, подлюга! Скотина вонючая! Ребенка пора кормить... Того и гляди он разорется. Ты будешь с нами есть? — Нет, я пойду. |
