|
Здесь царила тишина и покой. — Пожалуйста, в форме миндалины...— послышался голос из-под салфетки. И снова воцарилось молчание. — Положить лак того же цвета? — Мадам Дюпон, дайте мне взглянуть. Мадам Дюпон сняла салфетку, и перед Мартиной сразу возникла женщина... Она появилась в темно-синем сиянии глаз, во всей своей прославленной красе. Женщина улыбнулась Мартине, уверенная в произведенном ею впечатлении, неизменном впечатлении от ее красоты, сразу же поразившей Мартину, несмотря на то, что мысли ее были далеко... Благоговейно накладывала она лак на эти миндалевидно подпиленные ногти, испытывая при этом даже нечто вроде трепетного счастья, до того они были безукоризненно прекрасны. Как ей повезло, что она работает среди всей этой безукоризненности. И если бы только Даниель... Она опять начала мечтать, но в мечтах у нее появилось теперь нечто новое, осязаемое — живая действительность, страшная реальность, которую не подпилишь миндалевидно, как ноготь, реальность... которую не покроешь лаком. Человек, поступающий по своему усмотрению... Руки, ногти мелькали перед улыбающейся приветливой Мартиной... Она позавтракала в столовой при «Институте», насчитывавшем около двухсот служащих обоего пола. Ела она, как всегда, улыбаясь, но под предлогом головной боли не вступала в разговоры. — Вы совсем бледненькая, Мартина, — сказала ей мадам Дениза, которая питала слабость к этой хорошенькой, усердной, образцовой служащей. — У вас сегодня много клиентов? — Весь день расписан. — Вы слишком хорошо работаете, вот вас все и требуют! Мартина очень привязалась к своей профессии, к фирме, к окружавшим ее женщинам, к Парижу. Если бы только Даниель... — Наш век, — сказал мсье Жорж вечером, когда вся семья собралась за столом с водянисто-зеленой скатертью, на котором стояло блюдо с бифштексами и жареной картошкой, — наш век признает лишь одно божество, одного повелителя—красоту! Княгиня, о которой ты нам рассказываешь, Мартина, славится своей красотой; она настоящая княгиня, даже если и родилась в предместье Сент-Уэн. В наш двадцатый век титулы не важны, знатность определяется по внешности, и нам незачем заглядывать в «Готский альманах». Вот вы, дочки, обе княжны, не сомневайтесь в этом! А моя жена — королева! Мсье Жорж был любезен от природы, такова была его натура. Когда покончили с воздушным пирогом, мсье Жорж перешел в гостиную, а женщины принялись за мытье посуды и уборку кухни. При наличии мусоропровода и горячей воды мсье Жоржу недолго пришлось читать в одиночестве газету, вскоре мама Донзер подсела к нему и вытащила свое вязанье из рабочего ящика; Мартина делала маникюр Сесили, а радио тихонько напевало. И пусть себе на улице сколько угодно идет дождь. — Красота, красота...— снова начал мсье Жорж, вытягивая ноги и откладывая вечернюю газету на низенький столик. — Непрочные титулы, непрочная знатность... Смертельной тоской рыдала скрипка, как бы подтверждая, его слова. Мсье Жорж некоторое время слушал молча, потом вновь задумчиво произнес: — Мартина, понимаешь ли ты, что уже выиграла два тура в игре? За твою короткую жизнь. |
