О, как я спешила к нему в тот вечер! Несмотря на вчерашнюю свою брошенность, несмотря на обещанное Павлуше возвращение… Я устала. От маман, от нападок Лилички, от Марины у меня в голове и клубка ядовитых, перепутанных чувств в сердце. Я хотела легкости, понимания и радости. Хотела, чтоб меня принимали такой, как есть, никуда не подталкивали и любили-любили-любили без упреков и требований стать на путь надежного будущего. И сама хотела быть — чистой, честной, безоговорочно влюбленной и не мучающейся угрызениями, потому что мучаться-то нечем — я вся здесь и я верная. Такое было возможно лишь рядом с Боренькой. Я поняла это, едва договорила в очередной раз с маман и поняла, как тошнит меня от всех этих отчетов и бюрократических правил, насколько не для меня стабильные работы с удерживанием места, подхалимажем и необходимостью вместо дела, заниматься писанием бесконечных бумажек и анализов рынка, к которым никто не прислушивается… Я мчалась к Бореньке, торопила таксиста, и мечтала, как мы соберем вещи и уедем куда-нибудь в глубинку, где будем жить друг для друга, питаться с земли, растить приемного ребенка и не помнить всей грязи своей бурной молодости… Боренька будет писать песни — я помогу ему с текстами — пару раз в год мы с большим успехом будем выставлять их на известных фестивалях. А потом, после записи в студии, мы снова будем убегать в свое убежище и не открывать его ни настырным журналистам, ни любопытным друзьям, ни моим бывшим любовникам… У нас будет светло, чисто и весело.

— Приедешь? Мне очень плохо, — я уже подъезжала к дому, когда Боренька позвонил мне. — Я думал вчера, что иду на полчасика… Провалялся в небытии весь день. Тебя нет, денег нет, смысла нет, я окончательно испоганился…

Через три минуты мы валялись в постели и несли дуг другу смысл, радость и веру в нашу исключительность.

— Я окончательно на все решилась. — наконец исчерпав поток бессвязных радостных междометий и любовных заверений, я обрела возможность связно разговаривать. — Мы уедем. Или, если нет, то останемся здесь, но совсем по-другому. Не будет больше Павлика, не будет моих попыток сделаться «как все нормальные»… Я уйду с работы, займусь твоей группой, мы добьемся всего и… Ты веришь мне? — Боренька смотрел куда-то в сторону и казался опечаленным.

— Нет, — ответил он. — Не верю, но очень хочу верить. С одной стороны. А с другой — хочу, чтобы ты одумалась и оставила меня. Я качусь на дно и увлеку с собой всякого, кто окажется рядом…

Я отмахнулась от всей этой его депрессивной самокритики и продолжила.

— Знаешь, почему я так долго держалась за Павлика? Ну да, он очень хороший, ничего плохого не сделал, замечательный и прочее, но и еще одно важное… Самое важное — он готов завести со мной полноценную семью. Готов растить приемного ребенка. Не родную кровь, а — приемыша. Это ведь очень редко, когда человек, способный иметь собственных детей, вдруг соглашается на такое. И вот я не хотела терять его из-за этого. Я такая глупая… Да, глупая? Я как-то совсем не думала, что ты ведь любишь меня. По-настоящему, а не ради самопожертвования. И ты, конечно, тоже хочешь семью, ты ведь не мальчик уже совсем и мы сможем вместе…

— Ох, Сонычко, не ковыряй мне сердце, — он прижал меня крепко-крепко, будто я боялась, а он охранял от страхов… — Я и сам раньше часто думал. Нормальная семья, дети… А сейчас понимаю — ну какая у меня может быть нормальная? Самое честное — не брать на себя ответственность, которую не сможешь тащить. Хоть в чем-то нужно быть честными… Чтобы заводить детей, нужно скакануть лет на десять назад и там начать все по-другому… Все заново.