|
Компанию ему составляли поочередно Корнилович и Свистунов. С ними цесаревич слонялся по кабакам, на их деньги пил, и не было возможности подвергнуть мичманов дисциплинарному взысканию — по службе оба были безупречны. Вызванный к командиру Розен заявил, что его дело — охрана цесаревича, а не его воспитание. Отряжать морских пехотинцев для охраны наследника престола и для доставки его на борт — сколько угодно. Но не более того. — Если его императорскому высочеству проломят голову в кабаке, я пойду под суд, — резонно говорил полковник. — Но его печень и тем более рассудок не по моей части — с этим к доктору Аврамову. — Но как же… э-э… некоторым образом… нравственность его императорского высочества? — А с этим — к батюшке! Пыхачев лишь разводил руками, вздыхал тяжело и ругал про себя Лопухина, выброшенного взрывной волной за борт и почти наверное погибшего. Спохватываясь, каперанг осенял себя крестным знамением, шептал молитвы и не представлял, что делать с цесаревичем. Верно говорят в народе: горбатого могила исправит. Терпел-терпел гомеопатические дозы, едва человеком не сделался — и нате, дорвался! Мадеру хлещет. Мадеры здесь что воды… Днем солнце жарило так, что из свежих досок выступала янтарная смола, а к металлическим частям было не притронуться. Нестерпимо сверкала рябь на воде, и тонули в жарком мареве встающие из океана горы, городок с развалинами древней цитадели, монастырями, колокольнями, черепичными крышами, пальмами, осликами и мулами, овечьими выгонами на окраинах, харчевнями и веселыми домами, мулатками, разгуливающими по пирсу, не то чтобы покачивая, а прямо-таки неистово вращая бедрами… Ночами ветерок с берега приносил редкой соблазнительности запахи, кружащие голову любого северянина. Все было в этих запахах: благословенный край под невероятной глубины небом, фрукты и нега, вино и женщины. Вышел матрос на бак, потянул носом, да и ослаб в ногах, закатив глаза. Сказочный, манящий, сводящий с ума мир! Напустив на себя мрачность, сменившийся с вахты Фаленберг проговорил в кают-компании, не обращаясь ни к кому: — Матросы предаются недисциплинированным фантазиям. — Увеличить им, подлецам, рабочий день до шестнадцати часов, — как бы про себя проговорил Враницкий, скосив, однако, глаза на командира. — Либеральничаем. Подвахтенных жалеем. Что ни день, то треть команды на берегу. Пыхачев только крякнул. — Да хоть до восемнадцати часов! — храбро вступился за командира Канчеялов. — Свинья грязи найдет. На берегу вино дешевое и шлюх полно. Пороть жеребцов — не поможет, а не отпускать на берег — совсем озвереют. Жди тогда неприятностей. — Ну-ну. — Враницкий иронически поднял бровь. — Что же тогда присоветуете? — Одно средство: скорее в море. Нельзя моряку на суше. Тут из него вся дрянь наружу лезет. Тизенгаузен проворчал, что во флотском экипаже небось не лезет и что суша суше рознь, но за очевидностью этой мысли не был поддержан. Все осталось по-прежнему. Пыхачев вздыхал и молился. Враницкий наблюдал за ремонтом и изобретал наказания для чересчур загулявших на берегу матросов. Канчеялов ходил по книжным лавкам, надеясь хоть чем-нибудь пополнить судовую библиотеку, платил из своего жалованья и особенно обрадовался путевым заметкам о Японии. Увы, книга оказалась на португальском языке, и к ней пришлось докупить два словаря — португальско-испанский и испано-русский. |
