|
В порфировом бассейне оставалось еще немного чистой воды для омовений Саламбо. Несмотря на отвращение и гордость, суффет окунул в воду мальчика и, как работорговец, принялся мыть его и натирать скребками и глиной. Затем он взял из ящика у стены два четырехугольных куска пурпура, надел ему один на грудь, другой на спину и соединил их у ключиц двумя алмазными пряжками. Он смочил ему голову благовониями, надел на шею янтарное ожерелье и обул в сандалии с жемчужными каблуками, в сандалии своей дочери! Но он дрожал от стыда и раздражения. Саламбо, торопливо помогавшая ему, была так же бледна, как и он. Мальчик улыбался, ослепленный великолепием новых одежд, и даже, осмелев, стал хлопать в ладоши и скакать, когда Гамилькар повел его с собою. Он крепко держал мальчика за руку, точно боясь потерять его; мальчику было больно, и он заплакал, продолжая бежать рядом с Гамилькаром. У эргастула, под пальмой, раздался жалобный, молящий голос. Голос этот шептал: - О господин, господин!.. Гамилькар обернулся и увидел рядом с собой человека отвратительной наружности, одного из тех несчастных, которые жили в доме без всякого дела. - Что тебе надо? - спросил суффет. Раб, весь дрожа, пробормотал: - Я его отец! Гамилькар продолжал идти; раб следовал за ним, сгибая колени и вытягивая вперед голову. Лицо его было искажено несказанной мукой. Его душили рыдания, которые он сдерживал; ему хотелось одновременно и спросить Гамилькара и закричать ему: "Пощади!" Наконец, он отважился слегка коснуться его локтя пальцем. - Неужели ты его... У него не было силы закончить, и Гамилькар остановился, пораженный его скорбью. Он никогда не думал, - до того широка была пропасть, разделявшая их, - что между ними могло быть что-нибудь общее. Это показалось ему оскорблением и покушением на его исключительные права. Он ответил взглядом, более тяжелым и холодным, чем топор палача. Раб упал без чувств на песок к его ногам. Гамилькар перешагнул через него. Трое людей в черных одеждах ждали его в большой зале, стоя у каменного диска. Он тотчас же стал рвать на себе одежды и кататься по полу, испуская пронзительные крики: - Ах, бедный Ганнибал. О мой сын, мое утешение, моя надежда, моя жизнь! Убейте и меня! Уведите и меня! Горе! Горе! Он царапал себе лицо когтями, рвал волосы и выл, как плакальщицы на погребениях. - Уведите его, я слишком страдаю! Уйдите! Убейте и меня! Служители Молоха удивлялись тому, что у великого Гамилькара такое слабое сердце. Они были почти растроганы. Раздался топот босых ног и прерывистый хрип, подобный дыханию бегущего дикого зверя; на пороге третьей галереи, между косяками из слоновой кости показался бледный человек, с отчаянием простиравший руки; он крикнул: - Мое дитя! Гамилькар одним прыжком бросился на раба и, закрывая ему руками рот, стал кричать еще громче: - Этот старик воспитывал его! Он называет его своим сыном. |
