Она повернулась к нему. Ни в голосе, ни в выражении ее лица не чувствовалось никакого возмущения. Так, небольшое удивление, и все.

– Я сама его не знаю, не доверяю ему и считаю его в высшей степени подозрительным.

– Если вы его не знаете, что же вы тогда делали на его яхте?

– Думаю, что это тоже покажется подозрительным, хотя ничего такого здесь нет. Что я делала на его яхте? Во‑первых, он умеет убеждать. Складывалось такое впечатление, что он действительно любит всю нашу семью: и моего младшего брата, и сестру, и меня. Он все время приносил нам подарки, очень дорогие подарки, кстати, и казалось просто неприличным отклонить его приглашение. Во‑вторых, здесь сыграло роль его умение очаровывать. Я практически не знала ни о нем, ни о его делах, ни о том, почему он столько времени проводит за границей. Ну и наконец, третья причина заключается в том, что мы с Евгенией в душе снобы и нам было лестно получить приглашение прокатиться на столь дорогой яхте.

– Что ж, вполне объяснимые причины. Но они не дают ответа на вопрос, почему вы все‑таки решили поехать с ним, хотя он вам не нравился?

– Я не сказала, что он мне не нравился. Я сказала, что не доверяю ему. А это не одно и то же. И не доверять я ему начала только во время этого путешествия.

– Почему?

– Из‑за Александра, вот почему. – Она пожала плечами. – Вы же не доверяете ему?

– Откровенно говоря, нет.

– И Аристотель не лучше. Они втроем почти все время проводят вместе, главным образом в радиорубке. Как только я или Евгения проходим мимо них, они тут же замолкают. Почему?

– Неужели вам не ясно? Они не хотят, чтобы вы слышали, о чем они болтают. Вы когда‑нибудь были с ним за границей в деловой поездке?

– Слава богу, нет.

Ее, похоже, поразила сама мысль об этом.

– Даже на «Делосе»?

– Я только один раз была на нем до этого. С моими братом и сестрой. Во время короткой поездки в Стамбул.

«Ну что ж, капитану будет что сказать, – подумал про себя Ван Гельдер. – Она явно ничего не знала о своем дяде. Понятия не имела о том, какими делами он занимается, никогда не путешествовала с ним. А не доверяет ему только из‑за Александра, что вполне естественно. Он почти у всех вызывает недоверие». Ван Гельдер предпринял еще одну попытку.

– Адам, наверное, брат вашей матери?

Она кивнула головой.

– Что она думает о нем?

– Она никогда не говорит о нем плохо. Она вообще не имеет привычки плохо говорить о людях. Это прекрасная женщина, великолепная мать, которая просто не может сказать дурное слово о ком‑то.

– Похоже, она не встречалась с Александром. А что думает ваш отец?

– Он тоже никогда не упоминает о дяде Адаме, но его молчание объясняется совершенно иными причинами. Мой отец очень прямой человек, честный и очень умный, возглавляет одну строительную фирму. Его все уважают, и тем не менее о моем дяде он никогда не вспоминает. Мне кажется, папа не одобряет дел, которыми занимается дядя Адам. У меня такое впечатление, что они не разговаривают уже много‑много лет. – Она пожала плечами и натянуто улыбнулась. – Простите, но, по‑моему, от меня никакого толку. Ведь вы не узнали ничего интересного, правда?

– Правда, но зато я понял, что могу доверять вам.

На этот раз его улыбка была теплой, искренней и дружелюбной.

– Вы не умеете льстить, очаровывать, лгать, но вы любезны и учтивы.

– Надеюсь, – ответил Ван Гельдер.

* * *

– Сэр Джон, – сказал президент, – вы поставили меня в чертовски неловкое положение.