Но, может быть, некоторые – редко, к счастью, очень редко – меняются настолько, что уже не могут вернуться.

Я привязываю Караша у калитки (сарлычий череп смотрит на меня с негодованием) и принимаюсь отвязывать коврик. Рядом тут же возникает девочка лет восьми – мордочка в саже, русый хвост рассыпается, ноги-палочки в розовых лосинах (на коленях – зеленые пятна) тонут в сапогах не по размеру. Она украдкой гладит Караша по равнодушной морде. Поднимает на меня завистливые глаза.

– А на этой лошадке детям можно? – спрашивает она, и я теряюсь. Караш надежен, как табуретка, но можно ли детям ездить на мертвых конях? Идея какая-то… ну, неприятная.

– Ты покататься хочешь? – спрашиваю я. – Извини, он сегодня много прошел, устал.

– Понятно, – разочарованно тянет девочка. – Я его еще поглажу, можно?

Я киваю, снимая арчимаки. Задумываюсь, стоит ли расседлывать. Из дома выходит Наташа с двумя банками сметаны в руках – хорошо, можно будет расспросить ее, что и как. Вид у Наташи озабоченный, и улыбка, с которой она выставляет сметану перед туристами, выглядит натужной.

Несколько жутких секунд я думаю: может, все уже знают про Асю? Но это невозможно…

Меня отвлекает топот копыт. К забору галопом подлетает Костя, спрыгивает с коня и решительно, вразвалку топает к калитке. Лицо у него черное, глаза затуманены, словно он слишком долго и пристально смотрел вдаль, так долго и пристально, что устал и больше не может.

Я вдруг вспоминаю, как мы познакомились – в походе, на стоянке, к которой он подъехал поздним вечером. Первым, что я услышала от Кости, было описание заката, который он только что увидел с перевала. Вторым – что его прислала Аркадьевна резать захромавшего коня, чтоб не мучился, ведь у него точно мокрец и он совсем зачунял, никакие антибиотики уже не помогут. Довольно тяжелый и слишком уж довольный собой человек, тогда он вызвал во мне почти нежность – за закат и за облегчение на лице, когда оказалось, что резать никого не надо.

Сейчас Костя недоволен не только собой, но и всем миром. Он едва не задевает меня плечом – и только тогда замечает.

– О, привет, – бросает он на ходу, как будто мы виделись вчера. Как будто все нормально и я не исчезла перед самым спуском вместе с туристкой. Костя шагает к костру, без малейшей паузы, не обращая ни на кого внимания, наливает себе борща и принимается хлебать так решительно, словно еда – его враг, с которым надо хладнокровно разделаться.

Да что же такое творится… Я оставляю арчимаки у забора, на секунду забегаю под навес – поставить на зарядку телефон – и иду к лавочке у крыльца. В толпе быть не хочется, в доме – тем более, но мимо скоро пробежит Наташа: у нее слишком много дел внутри, чтобы засиживаться у костра днем. Тут я ее и поймаю. Если Аркадьевна не поймает меня раньше.

* * *

– Ой, ты откуда здесь? – спрашивает Наташа. В руках у нее корзина с выстиранными простынями. – Я думала, ты в походе…

Я неопределенно шевелю рукой: ну, примерно так. Спрашиваю:

– Чего это Костя такой? – и Наташа закатывает глаза:

– Ой, да у нас тут вообще дурдом… – Она ставит корзину и бочком садится рядом. – Генчик запил три дня назад. Он как спустился, все с Мишкой переписывался – помнишь Мишку? Он в отпуск приезжал из… ну, командировки. В общем, Генка все в вотсапе сидел, даже с группой попрощаться не вышел. Мы боялись, что он в деревню рванет, там забухает, а он ничего, держался.