С другой стороны, мы здесь здорово умеем забывать подробности. Особенно когда холодный воздух, который спускается с гор в сумерках, несет запахи цветов и крови, мяса и трав, металла и тления. Когда воздух густеет от сладкого дыхания саспыги.

Наташа еще что-то рассказывает, уже неважное, что-то о своих мелких скучных делах – на них стоит весь «Кайчи», но думать об этом неинтересно. Я уже не слушаю. Очень хочется есть. Еще больше хочется помыться. Да где же Аркадьевна…

* * *

Наташа наговорилась и ушла, а Аркадьевны все нет. Искать ее самой не хватает духу. В ожидании я под громкое урчание желудка копаюсь в арчимаках, скидываю шмотки для бани в пакет: чистую одежду и белье, причиндалы для мытья. Я оптимист – всегда беру в поход полотенце и шампунь, вдруг погода позволит. Еще добраться бы до своего рюкзака, оставленного на складе: там заначка кофе и, главное, две пачки сигарет. Но чтобы попасть на склад, нужна Аркадьевна с ключом. Потерплю.

Я вожусь с вещами, повернувшись к дому спиной. Вроде бы недолго, но, когда я выпрямляюсь и оборачиваюсь, все уже изменилось. Туристы разбрелись, кто на речку, кто по комнатам, переваривать впечатления. Костя тоже исчез; интересно, действительно ли он пытается найти Имочку или только изображает поиск, лишь бы не признавать, что Генка увел его?

А Аркадьевна сидит под опустевшим навесом с кофе и сигаретой. Я тоскливо думаю: может, подождать, пока она выкурит и выпьет половину? Может, станет добрее (нет, не станет). Прижав к груди пакет с банными шмотками и выпятив челюсть, я марширую к навесу.

Аркадьевна замечает меня на полпути, отводит руку с сигаретой в сторону. «Ну, что еще?» – написано у нее на лице. Загруженная выходками Генки, она, видимо, забыла, что мне тоже есть за что откусывать голову. Но это ненадолго, сейчас вспомнит…

– Вера, я все объясню! – еще издали заговариваю я. – Только дай в баню схожу и съем что-нибудь, ладно? Я помыться уже сколько дней мечтаю…

Я застываю в ожидании взрыва – выгрести из первой волны криков и спрятаться в бане. Вымытой выслушивать все, что Аркадьевна обо мне думает, будет проще. Меньше будет липнуть, ха-ха.

– Ну так иди уже быстрее, баня три часа как натоплена, а простаивает! – кричит Аркадьевна. – Давай бегом!

Я едва не теряю равновесие: как будто подняла гирю, а она оказалась из папье-маше.

* * *

Пару минут спустя я уже торопливо ломаю пихтовые веточки на берегу речки. Прикасаться к их мягким иголкам – уже удовольствие. Руки липкие от смолы, но это ничего, еще немного – и я наконец отмоюсь. Раз уж баня простаивает, а Аркадьевна пока не собирается меня сожрать – отмоюсь по-настоящему, с парной и веником.

Я успела отвыкнуть от своего тела – так давно не смотрелась в зеркало и не раздевалась (возня в спальнике с влажными салфетками не в счет). На потемневшем от солнца лице глаза кажутся диковатыми. Руки до плеч в синяках и царапинах. Резче проступила граница загара – ровно по контуру футболки, темнее стали тени между ребрами, и кожа на опавшем животе не то чтобы сморщилась, но как-то недостаточно натянута. Ноги в зеркало не помещаются, но это и к лучшему – я и так вижу, что правая икра у меня синяя. Еще и задница, наверное, стерта. Я провожу рукой по низу попы, там, где тазовые косточки подступают к самой коже, и нащупываю загрубевшие, шершавые пятна. Еще бы: лучше даже не считать, сколько часов я проездила верхом за последние дни.