— Почему? — удивился Зуев. — Видно же, что он больной, то есть ненормальный.

— А кто сейчас нормальный? — усмехнулся Романов. — По телику глянешь, так полстраны тронулись. Взять тебя: ты зачем полез с этим придурком на купол и что-то там делал? Узнает про это Кидяев и сразу скажет, что ты слетел с катушек. Мне Тимофей Максимович только что позвонил и провентилировал по вопросу этой долбаной церкви и про того, кто возле неё копошится. Он ведь, этот Размахов, придурок похлеще Федьки Кукуева, а ты на его стороне. И кто ты в таком случае?

Зуев вскипел, повернулся и пошёл к магазину, где стоял в ожидании опаздывающих пассажиров автобус.

— Эй! Ты куда? А памятник? — закричал Романов.

— Делай с ним, что хочешь, — отмахнулся Родион. — Ты здесь советская власть.

Родион был возмущён и расстроен: что ни день, повсюду происходили немыслимые ещё год назад вещи, но сегодня случилось невероятное — на глазах Зуева было совершено покушение на памятник вождю, и похоже оно было воспринято как рядовой случай, один из незначительных всплесков перестроечной стихии, взыгравшей в одной из десятков тысяч русских деревень.

К удивлению Родиона, привокзальная площадь была пуста, даже неутомимые антибюрократы куда-то все подевались, и только возле дверей в багажное отделение толпились десятка три подростков. Зуев купил в буфете гостинец для матери — плитку шоколада «Гвардейский» — и спросил продавщицу:

— По какому случаю толкучка?

— Комсомол открыл видюшник. Молодёжь валом валит, билеты по три рубля, а завтра будут по пять. И за что? — продавщица была в спелом соку: грудастая, краснощёкая. — Завтра блузку одену — вот с таким вырезом — и пусть заглядывают, забесплатно.

Она подождала, пока Зуев отойдёт от прилавка, отхлебнула из чайной чашки глоток ликёра, закурила сигарету и уставилась на пустой перрон.

На травяной лужайке перед зуевской избой хозяина привычно ожидал Кузька, небольшой, похожий на кусок овчины, кобелёк, который принялся юлить и подпрыгивать вокруг Родиона — не ради подачки, а в восторге от встречи со своим повелителем. От пса Зуев избавился возгласом:

— Кузька! Опять коза в огороде! Взять её, взять!

Собачонка с громким заливистым лаем устремилась в огород, а из сада с полным ведром крыжовника вышла мать, которая с улыбкой посмотрела на сына:

— К тебе открытка пришла из госпиталя, вызывают на обследование. За одним и сестре ягоды отвезёшь.

Известие было желанным: Зуева неприятно задела возня, затеянная Кидяевым вокруг хмелёвской церкви, и он решил воспользоваться вызовом на переосвидетельствование, чтобы отойти от всего в сторону.

— Я парадный пиджак почистила и повесила на стуле, — сказала мать. — Тётку не обижай своим молчанием, слушай, что она тебе скажет.

— Вы обе только об одном и толкуете, — улыбнулся Родион, снимая на крыльце обувь. — Я её разговоры уже наизусть выучил, все они о моей женитьбе.

Поужинав, Родион прошёл в свою комнату, мельком глянул на пиджак с прикрученным к нему орденом и лёг на диван. За два года мирной жизни он почти привык к своему увечью, иногда даже забывал о нём, и только когда замечал на себе чей-нибудь заинтересованный взгляд, то сразу догадывался, что рассматривают собственно не его, а шрам от ранения и пустой правый глаз, в котором безжизненно отражала свет зеленоватая стекляшка. Родион не любил, когда к нему проявляли сочувствие люди, которым было в общем-то до лампочки чужое несчастье, они не сочувствовали несчастью, а радовались, что беда обошла их стороной.