Листопад со злостью захлопнул кабину.

— Может, все-таки?.. — Михрютка медлил. — Какой-никакой…И знает много всякого.

— Ты сам тронешь или мне сесть?

Михрютка отжал сцепление.

На полупустой утренней станции они еще двадцать минут в волнении ждали запаздывающего поезда, беспрестанно поглядывая назад, на дорогу: не показалась ли тракторная колонна. Так в войну раненые, ожидающие санитарного эшелона, с опаской ждали появления прорвавшихся вражеских танков.

И, уже когда поезд дернулся, натужно набирая скорость, Антон то ли увидел, то ли привиделись ему горизонтально лежащие клубы дыма.

Поезд проходил мимо Удвурина. Не отрывавшиеся от окон Антон и Листопад одновременно разглядели бредущего по утреннему селу дядю Митяя — в окружении механизаторов. Похоже, День Никиты продолжался.

Через сутки они добрались до Твери. И как же далеко, даже не в прошлом, а будто бы в небывалом остались и блудливый председатель товарищ Фомичев, и грозный молодожен Михрютка, и колядующий дядя Митяй, и убежденная атеистка баба Груня, и крутой бабец Клава. Вот только занозой засела в Антоне его несостоявшаяся любовь и — выжигала все изнутри. Ну, да что там? Время лечит. А пока первую, самую жгучую боль залижет безотказная Жанночка Чечет.

Златовласка

Когда Антон вошел в квартиру, из спальни доносился наполненный нетерпением материнский голос, — Александра Яковлевна, как обычно, подвисала на телефоне. — Если я говорю, ты слушай, а не увиливай, — напористо произносила она. — Потому что через меня с тобой говорит партия. У тебя уже два поражения на выезде. Чем можешь оправдаться? Только не начинай опять про судейство необъективное, про травмы всякие. У всех травмы. У меня у самой почечные колики. Обком профсоюзов давно раскусил твои штучки-дрючки.

"Похоже, ткачиху-бабариху на спорт кинули", — догадался Антон.

— Теперь поговорим по персоналиям, — со вкусом выговорила Александра Яковлевна. Было заметно, что последнее, "умное" словцо очень ей нравилось. — В ворота Лукасика поставь. А я говорю, — Лукасика. Народ его любит. Потом этот у тебя на правом краю, как его? Который в последней игре пендаля не забил. Орехов, да? Чего он все там крутится? Место, что ль, прикормленное? Аж всю траву истоптал. Так ты его перекинь на левый. Может, оттуда забьет? Что с того, что там Кедров? Это с хохолком который? Потеснится. А то местами поменяй. Мало ли что левша. Скажешь-сделает. Я вон тоже ВПШ пока не закончила. А поставили — справляюсь. И ты справишься. А не справишься, будем поправлять. Крепким партийным словом.

В соседней комнате бросили на рычаг трубку, и на пороге появилась Александра Яковлевна. Одетая к выходу.

— Вернулся? — обрадовалась она при виде сына. Чмокнула в торопливо подставленную щеку. Огорченно покачала головой. — Глазища-то аж запали! Ох, Антошка, когда ж ты в жизни укореняться начнешь? Мотает из стороны в сторону. Матери один страх ждать, чего отчебучишь. На юриста зачем-то пошел. А что юрист? Подай-принеси. Ведь могла бы на приличный факультет пристроить, чтоб потом в жизнь легче вписаться. Так нет, сам всех умней, — при виде кривой ухмылочки на лице сына она почувствовала привычное раздражение. — И нечего морду воротить, когда мать говорит. Всё умней старших себя мнишь. А прибабахи мальчишеские скоро пройдут. И вперед вырвутся те, кто общую тенденцию подхватит.

— А кто не подхватит? — ехидно поинтересовался Антон. — Те — в шлак уйдут, по пивным рассосутся. Особенно которые со смехуёчками прожить хотят! — отчеканила Александра Яковлевна.