– Вы сказали по телефону, что Мисао исчезла вечером девятого, в четверг. С тех пор прошло уже три дня.

Эцуко взглянула на настенный календарь с фотографиями горных растений. Именно такой всегда выбирал Тосиюки. После смерти мужа Эцуко не нашла в себе сил сменить его, специально съездила в большой магазин канцелярских товаров в центре города и купила точно такой же.

– Ваша дочь когда‑нибудь надолго пропадала из дома без предупреждения?

Ёсико потушила сигарету, вдавив ее в пепельницу, и тотчас прикурила новую.

– Не было такого. Если когда и ночевала у друзей, на следующий день обязательно возвращалась домой.

Свои отлучки Мисао называла «выпусканием пара». («Если время от времени не выпускать пар, я просто взорвусь».)

– Она не оставила записки?

– Нет.

– Когда она уходила из дому, при ней были какие‑нибудь вещи? Что‑нибудь вроде дорожной сумки?

Ёсико, отведя глаза, сердито фыркнула:

– Я с этой дрянью практически не общаюсь, – сказала она, метнув на Эцуко злобный взгляд, точно нарываясь на ссору. – Даже когда она дома, со мной практически не разговаривает. Дома она или нет, я узнаю лишь по тому, спустилась ли она к ужину. Откуда мне знать, что она с собой взяла!

Ёсико говорила все более резким тоном, но за этим чувствовалась попытка оправдаться.

– В таком случае, не исключено, что она исчезла не девятого, а намного раньше?

– В последний раз я ее видела восьмого, за ужином. В тот же вечер – было около одиннадцати – я крикнула, чтобы она приняла ванну, и, не дождавшись ответа, заглянула в комнату. Ее там не было.

Судя по прежним «загулам» Мисао, если она ушла из дому восьмого, то девятого должна была вернуться. Видимо, именно так рассуждала Ёсико, поэтому не придала особого значения исчезновению дочери.

Но и вечером девятого Мисао не вернулась. Тогда Ёсико позвонила Эцуко. Было уже около полуночи, Эцуко спала.

С первых же слов началась истерика: «Верните мне мою дочь!»

– Получается, сегодня – уже четвертый день. Где же она может быть?

Эцуко вспомнила хорошенькое личико Мисао. При первой личной встрече, около месяца назад, она подумала, что Мисао намного краше, чем можно было вообразить по голосу. Семнадцатилетняя девушка давно миновала этап, когда говорят: «Подрастет, будет настоящей красавицей». Она уже была образцом совершенства.

– Вы всех опросили? Помимо меня, у нее есть одноклассницы, друзья.

– У нее нет подруг‑одноклассниц, она школу практически не посещает.

– А бойфренд у нее есть?

– Она якшается с каким‑то хулиганьем, – отрезала Ёсико, уклонившись от прямого ответа, и вновь потянулась за сигаретой.

– Мне неловко спрашивать, но в полицию вы не обращались?

Зажав в губах сигарету и держа в руке зажигалку, Ёсико выпучила глаза:

– При чем здесь полиция?

– Вы могли подать заявление на розыск.

– С какой стати я стану поднимать на уши полицию? Мисао и так вернется!

Подразумевалось, что будет верхом неприличия, если она сообщит полиции, а Мисао вдруг явится сама.

Эцуко была возмущена, но вдруг ей стало понятно.

Эта женщина нисколечко не верит, что с ее дочерью могла случиться какая‑то беда. Просто ей нестерпима мысль, что Мисао самовольно ушла из дома и живет у людей, о которых она, мать, ничего не знает. На одну ночь она еще способна закрыть глаза, но более продолжительное отсутствие дочери приводит ее в ярость.

Очевидно, Ёсико Каибара не различает любовь и жажду единоличного обладания.