— Понимаю…

— И это все, что ты можешь сказать?

Она робко улыбнулась:

— Я не знаю, что говорить. У меня нет слов.

— Ну скажи хоть что-нибудь! Любое!

— О'кей. Четырнадцатого февраля будет День святого Валентина.

— Отлично! Отель будет моим подарком тебе к Дню святого Валентина. Ну скажи еще что-нибудь… Ну, что ты любишь меня.

«Это его очередная шутка?..»

— Ты и так это знаешь. Но хорошо, я скажу. Я люблю тебя, Джонатан Вест, больше жизни. Я очень счастлива с тобой. Я счастлива, что наконец осуществится твоя мечта.

«Даже если эта мечта не является моей одновременно».

— Почему ты улыбаешься, Джонни? Ты не веришь мне?

— Разумеется, я тебе верю. Я не могу тебе не верить. Просто я задумался о том, как сильно я сам люблю тебя. Если с тобой когда-нибудь что-нибудь случится… О Боже, Андрианна, ты значишь для меня больше, чем весь мир! Гораздо больше! Неизмеримо больше!

— Больше, чем миллиард долларов? — Она решила его чуть-чуть подразнить.

— Естественно, больше, чем миллиард долларов. Миллиард долларов — это всего лишь деньги.

— Нет, иногда миллиард долларов — это больше, чем просто деньги. Иногда это мечта, самая дорогая изо всех прочих.

— А теперь ты усмехаешься, глядя на меня, Андрианна. Как будто не веришь…

— Конечно, я тебе верю. Однажды ты сказал, что никогда мне не солжешь, и я поверила.

В этом и заключалась сущность любви, разве нет? Вера и доверие… Акты веры и доверия, как и их ребенок, который рос в ней. И вдруг в ней поднялось сильнейшее желание сказать Джонатану о ребенке в ту же минуту, но она не смогла… Как до сих пор не могла сказать ему и то, кто она и что она на самом деле.

Той ночью она не могла заснуть. Поначалу это происходило оттого, что она была слишком взволнована, чтобы сомкнуть глаза. Она думала о ребенке и мечте Джонатана приобрести отель. Тревожилась: а все ли получится так, как он расписал? Она молилась об удаче.

Поначалу она почувствовала ревность к этой его мечте, потому что видно было, как много она значила для него. А она хотела… Ей было необходимо значить для него больше. Потом она поняла, что эта мечта была обычной мужской мечтой, и как же можно ее не поддерживать, даже если он не знает об этом, даже если этот протест против мечты лежит в самом укромном уголке ее сердца?

Затем она почувствовала, что слишком устала, чтобы заснуть. Ее тело беззвучно молило об укрепляющем сне, но мозг упорно противостоял этому.

Затем наступила стадия, когда темные и мрачные мысли, улетучивавшиеся всегда при свете дня, обязательно возвращались к человеку во тьме ночи, когда он без сна лежал на кровати.

Больше всего ее терзал страх за то, что Джонатан каким-нибудь образом узнает о ней всю правду. Это беспокоило ее больше, чем даже ребенок, росший у нее под сердцем. А если Джонатан узнает правду на этой стадии игры — о том, что она не только обманщица, но еще и тяжко больная обманщица, — будет ли он после этого продолжать желать ее, верить ей, любить ее? Простит ли он ей когда-нибудь то, что она не верила ему настолько всецело, чтобы рассказать о себе правду?

Она поняла, что лучше будет подняться с постели, чем вот так лежать и мучиться страхами о своей возможной отверженности. Она вышла в кабинет. Закрыла за собой дверь в спальню и включила телевизор. Может быть, фильм для полуночников заставит ее забыться или даже убаюкает? Она сидела в кресле с «дистанкой» и легкими нажатиями гоняла по программам, пока не наткнулась на старенький черно-белый фильм. Конечно, она была склонна предпочесть этой картине что-нибудь более красочное, яркое и веселое, но фильм только начинался.