Все проблемы решены. Осталась еще одна, маленькая, второстепенная, Светка. Слезливая, уверенная в моей любви и привязанности.

Постепенно добрая половина личных моих вещей перекочевала в ее уютную комнатушку. С трудом удалось отвоевать вторую половину. Чует сердце – накинет Светка ошейник на мою многострадальную шею и потащит ее владельца в загс. Учительница спит и видит себя в роли законной жены блестящего офицера. От возможности подобного исхода я по ночам вздрагиваю, а днем пугливо озираюсь по сторонам.

Единственное решение проблемы – изъять из учительской комнаты свои вещи. Поскольку все равно конфликта не избежать – пусть он поскорее состоится.

– Значит, все? – всхлипнула Светка. Будто раздумывала: стоит ли плакать или лучше изобразить обиду и гнев. – Нашел замену, да?

Я молча укладываю в чемодан белье, спортивный костюм, форменные брюки, майки, футболки, бритвенные принадлежности. На этой стадии лучше отмолчаться. Пожалеешь – утонешь в слезах, примешься выяснять отношения – в обвинениях.

Честно говоря, любовь к Светке, если она сначала и была, постепенно испарилась. Как испаряется вода из долго кипящего чайника. В первые недели все было по другому, казалось, износа не будет объятиям и поцелуям.

Хозяйка дома, в котором Светка снимает комнату, – глухая. Зато язык у нее работает отменно, компенсируя потерю слуха. Глухота хозяйки нас вполне устраивает, ибо по ночам мы поднимаем такой шум – впору вызывать одновременно и милицию и пожарную команду. Предварительно крепко запираем двери и затыкаем моим носовым платком замочную скважину. Зрение у хозяйки отменное, подсмотрит – завтра же все близлежащие деревни и поселки будут оповещены о любовных деталях наших со Светкой свиданий.

Думал, что это и зовется настоящей любовью. Кажется, ошибся.

Постепенно встречи сокращались. Три раза в неделю, два, потом – один. Первое время уходил от учительницы под утро, потом стал покидать ложе любви в полночь, в последние ночи – не позже десяти часов. Иногда забегал по утрам в школу, вызывал Светку с уроков, озабоченно информировал: особое положение, приказано ночевать при части, никаких отлучек. Светка понимающе моргала, горестно вздыхала. Придется уступить любовника службе, она все понимает и мирится с «особым положением».

Надоело изворачиваться, придумывать причины, лгать. Наконец решился на разрыв.

– Значит, все? – твердила одно и то же Светка, глотая слезы. – Говорил: люблю, никогда еще так не любил… А теперь что случилось? Может быть, я что то делала не так…

– Все было так, – не выдержал я. – Заладила: все, все… Просто переводят на новое место службы.

– Куда? – воспрянула духом Светка. – Я могу перевестись в другую школу…

А что, она такая, возьмет и появится в Болтево… Что делать тогда? Куда бежать?

– Там нет школы. Сопки и тайга – все удобства. Жить в палатке, готовить на костре. Никаких семей – только солдаты и офицеры, – нагонял я на учительницу волны страха.

Кстати сказать, новая моя стройка – в сотне километров от Светкиной деревеньки, старая – в десяти. В первое время я преодолевал этот десяток бегом, после – форсированным маршем, в последние недели – раздумчивым шагом. От Болтево не доберешься ни первым, ни вторым, ни третьим способом.

– А если я – в палатку с тобой? Обойдусь без работы, – умело закинула учительница тонкую леску с большим крючком.

– Нельзя, – уклонился я от наживки. – Запрещено. Ни семей, ни родственников…

Последняя фраза прозвучала настолько убедительно, что Светка раздумала плакать и возмущаться – округлила глаза и попыталась повиснуть мне на шее.

– Некогда, – разжал я ее руки.