«Тьфу, чорт, страшилище какое!» — подумал Палий, но взгляд выдержал.

Мазепа решил утихомирить беседу:

— Уже сцепились, петухи. Хватит. Не в такое время друг дружку за чубы хватать! Еще навоюетесь так, что надоест. Вместе против супостата стоять будем. Правда, полковник?

— Всегда готов выступить по царскому указу, — отозвался Палий.

— Идите все, после полудня будем жалобы разбирать и о делах потолкуем. А ты на минуту останься, — кивнул Мазепа Палию.

Все вышли. Мазепа пододвинулся вместе со стулом ближе к Палию.

— Не мудро ты делаешь, полковник. Я добра тебе желаю. Растревожишь чернь — сам потом не удержишь. Ты выслушай, — остановил он протестующий жест Палия. — Вспомни, сколько ты просился под царский реймент. Теперь к тому идет. Я тебе как старому приятелю рассказываю. Царь сам написал, чтобы залучить тебя к нашему войску. Побьем шведа — с ляхами разговор будет короткий. Белую Церковь и Фастов государь тогда из-под своей руки не выпустит. А сейчас, как говорится, «молчи да дышь, подумают — спишь». Так-то…

Палий вышел в глубокой задумчивости. Не то чтоб он поверил всему сказанному Мазепой, но не мог же гетман болтать на ветер. Видимо, правда: есть такой наказ царя. Нужно только подождать. Сказал же Мазепа: «Не за горами время, когда русское войско сюда придет».

Полковник шел, опустив голову, и не видел, как Орлик, стоявший за шатром, сразу же после ухода Палия проскользнул внутрь.

Мазепа встретил Орлика сурово:

— Если у тебя язык чешется, ты его напильником потри. Зачем задираешься? Отпугнешь ворона, тогда чорта с два его снова заманишь.

— Это я при Барановском…

— Барановский и без того знает, кто — мы и кто — Палий. Напишешь письмо Головину. Пиши так… Впрочем, сам знаешь. В последний раз что ты ему про Палия написал?

— Разбоями занимается, пьет беспросыпу, никогда его трезвым не видели…

— Мало. Напиши, что полякам продается. Только это подтвердить надо. Лучше я сам напишу и царю и Головину.

…Завязалась долгая переписка. Между тем Мазепа занимался и другими делами. Он послал против Булавина два полка, вскоре снарядил на помощь еще один. На Кривой луке они встретили булавинского атамана Драного с пятью тысячами донцов и двумя тысячами запорожцев. Произошел жаркий бой. Вначале сердюкам удалось смять центр донских казаков, но с фланга подоспели запорожцы и выбили гетманцев. Сломав строй своих полков, донцы и запорожцы отступили к речке и, став дружной стеной, долго оборонялись. Сердюков было намного больше, кроме того, они имели артиллерию. К полудню у Драного осталась треть войска. Отступать было некуда. Драный упал, пораженный вражеской пулей в живот.

Утомленные, обессилевшие запорожские и донские казаки теснее сомкнули ряды и продолжали горячо отбиваться.

Только когда на помощь двум сердюкским полкам подошел третий, удалось рассеять булавинцев. Часто донцы и запорожцы, видя бесполезность бегства, становились спинами друг к другу и защищались до тех пор, пока, порубанные и пострелянные, не валились под копыта сердюкских коней.

Спастись удалось немногим. Но в плен сдалось еще меньше. Пленных забили в колодки по двое и погнали в гетманщину. Они шли измученные, окровавленные, поддерживая друг друга и перевязывая на остановках раны.

Вскоре был разбит и отряд самого Булавина. Булавину с кучкой казаков удалось уйти на Дон. Сердце гетмана успокоилось.

Каждые шесть-семь дней Мазепа писал Головину, реже — царю. Однако Петр все еще не давал приказа схватить Палия, хотя Мазепа присылал «достоверные» доказательства. Нашлись и свидетели. Первым был какой-то еврей из Бердичева.