|
Но ничего подобного не произошло. Поланецкий, правда, помрачнел было, но, овладев собой, сказал спокойно: - Я так и думал, что этим кончится. Зная Поланецкого, Машко вполне допускал, что тот может схватить его за шиворот, и глянул на него испытующе, недоумевая, что это с ним. А у Поланецкого в голове промелькнуло: “Попроси он денег на дорогу, я бы не смог отказать”. Вслух же он повторил: - Да, этого и следовало ожидать. - Нет, не следовало! - вскричал Машко, не желая расставаться с мыслью, что всему виной неблагоприятное стечение обстоятельств. - Ты не имеешь права так говорить. Я и на смертном одре готов подтвердить, что все могло обернуться иначе. - Чего тебе, любезный, собственно, нужно от меня? - с оттенком раздражения спросил Поланецкий. - От тебя ровно ничего, - поостыв немного, ответил Машко. - Я пришел к тебе как к человеку, который всегда оказывал мне дружеское расположение, пришел как должник, имея в виду не деньги, а долг благодарности, - чтобы поделиться с тобой откровенно и сказать: спасай, что можно, пока не поздно еще. Поланецкий стиснул зубы. Он полагал, что есть какой-то предел тем злым шуткам, которые жизнь в последнее время не уставала шутить над ним и остальными. Но слова Машко о дружеском расположении и долге благодарности звучали насмешкой, превосходившей уже всякие пределы. “Катись ты ко всем чертям вместе со своими деньгами!” - чуть не сорвалось у него с языка, но, сдержавшись, он сказал только: - Не вижу такой возможности. - Возможность есть, - ответил Машко. - Пока никто не знает, что я банкрот, пока теплится надежда выиграть процесс и моя фамилия и подпись чего-то еще стоят, продай закладную твоей жены. А покупателю скажи: решил, дескать, обратить недвижимость в капитал или что-нибудь в этом роде. Глаза всегда можно отвести. И покупатель найдется, особенно если цену сбавишь, продашь с уступкой. Любой еврей купит в расчете на барыш. Да кто угодно пусть погорит на этом, только не ты. А предупредил я тебя или нет о своем банкротстве, никто ведь не знает, ты мог рассчитывать и на благоприятный исход судебного дела. И будь спокоен: покупатель твоей закладной сам продал бы ее тебе без зазрения совести, наперед зная, что завтра ей будет грош цена. Жизнь - это биржа, а на бирже так дела и делаются. Это называется изворотливостью. - Нет, - отвечал Поланецкий, - это называется иначе. Ты упомянул евреев, так вот, есть дела, которые они определяют словом “schmutzig” <грязные (итал.).>. И чтобы выручить деньги по закладной, я поищу другой способ. - Как знаешь. Мне, милый мой, самому известно, как называется мой способ, тем не менее по долгу порядочности я счел нужным тебе его предложить. Может, это уже порядочность будущего банкрота, но другой у меня нет. Можешь себе представить, как легко мне все это говорить. Я заранее знал, что ты не согласишься, но мое дело было посоветовать. А теперь прикажи подать чашку чаю да рюмочку коньяку, а то я совсем обессилел. Поланецкий позвонил. - Конечно, - продолжал Машко, - кто-то должен из-за меня пострадать, тут уж ничего не поделаешь; но я предпочел бы, чтобы в их числе оказались люди мне безразличные, а не расположенные ко мне. Бывают в жизни такие положения, когда невольно приходится идти на сделки с совестью. |
