|
И в сонном забытьи, которое наконец овладело им, представилось, будто он берет эти руки в свои и притягивает к себе панну Плавицкую. Проснулся он на другой день поздно и, вспомнив девушку опять, подумал: “Так, значит, вот она какая!” ГЛАВА II Проснулся он, собственно, разбуженный мальчиком, который принес кофе и взял почистить его платье. Когда он вернулся, Поланецкий спросил, разве в доме не принято к завтраку всем сходиться в столовой. - Нет, - ответил тот, - барышня встает рано, а старый пан спит допоздна. - А барышня встала уже? - Она в костеле. - Ах, верно, сегодня же воскресенье. А разве барышня не с отцом ездит в костел? - Нет, она к заутрене ездит, а старый барин - к поздней обедне, а потом еще у ксендза сидит. - А по воскресеньям что делают господа? - Дома сидят. К обеду пан Гонтовский приезжает. Поланецкий помнил Гонтовского толстым, нескладным и угрюмым мальчиком, прозванным им “медвежонком”. Отец Гонтовского, рассказывал казачок, лет шесть как помер, молодой барин теперь полновластный хозяин Ялбжикова. - И каждое воскресенье здесь бывает? - Иной раз и в будни наведывается, по вечерам. “Жених!” - промелькнуло в голове у Поланецкого. - А что, барин уже встал? - спросил он немного погодя. - Должно, звонил, коли Юзеф к нему пошел. - Какой Юзеф? - Камердинер. - А ты кто? - Я помощник его. - Так ступай спроси, когда барин может меня принять. Казачок вышел и вскоре вернулся. - Барин велели сказать, что попросят вас, когда оденутся. С тем он удалился. Поланецкий довольно долго прождал, вернее, проскучал в одиночестве. Когда ждать стало уже невтерпеж, он встал было, решив прогуляться, но вошел тот самый Юзеф и доложил, что старый пан просит его. Через сени провел он его в комнату на другом конце дома. В первую минуту Поланецкий не узнал Плавицкого. Он помнил его весьма видным мужчиной в расцвете сил, а сейчас перед ним стоял старик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом; не молодили его и крашеные усики. Как и черные, с боковым пробором волосы, они указывали лишь, что в нем еще не совсем угас интерес к своей особе. - Стах! Как поживаешь, дорогой мальчик? - воскликнул Плавицкий, раскрывая объятия, и прибавил, указывая на свой белый жилет: - Поди ко мне! Он прижал голову Поланецкого к своей груди, которая приподнималась от прерывистого дыхания. Объятие было долгим, для Поланецкого - даже чересчур. - Дай на тебя взглянуть, - проговорил наконец старик. - Копия, точная копия Анны! Бедная, дорогая Анна! Плавицкий всхлипнул и безымянным пальцем притронулся к правому веку, словно желая смахнуть несуществующую слезу. - Точная копия Анны! - повторил он. - Из всех родных самой преданной, самой расположенной ко мне была твоя мать. Поланецкий стоял, несколько сконфуженный и одуревший от неожиданного приема и запаха фиксатуара, пудры и разных духов, которыми благоухало лицо, усы и жилет Плавицкого. |
