|
- Скажи, мой мальчик, - перебил Плавицкий, беря со стола пару свежих перчаток и кладя в боковой карман, - чем ты, собственно, занимаешься в Варшаве? - Я, как теперь принято говорить, коммерсант. У меня торгово-посредническая контора на пару с неким Бигелем. Мы покупаем и перепродаем зерно, сахар, лес, вообще что придется. - Я слышал, ты - инженер? - Да, техник. Но мне не удалось найти работу на фабрике после заграницы, вот я и занялся торговлей, тем более что немного в этом разбирался, все-таки четыре года был компаньоном Бигеля, хотя дела-то вел он. Но узкая моя специальность - красильное дело. - Как ты сказал? - Красильное дело. - Чем только в нынешнее время не приходится заниматься, - глубокомысленно заметил Плавицкий. - Но я не ставлю тебе этого в вину. Важно старинные семейные традиции блюсти, а работа, она не унижает человека. Поланецкого, который при появлении Марыни пришел в хорошее расположение духа, развеселила “grandezza” <важность (ит.).> Плавицкого. - Ну и слава богу, - откликнулся он и улыбнулся, показывая крепкие белые зубы. Марыня улыбнулась в ответ. - Эмилька - кстати, она тоже вам симпатизирует - писала мне о вашем уменье вести дела. - В сущности, это несложно - ведь конкуренции почти нет, если не считать предпринимателей-евреев. Но и с теми вполне можно поладить, если только ты не антисемит, палки в колеса они не будут ставить. А что до пани Эмилии, в делах она смыслит не больше своей Литки. - Да, практичной ее не назовешь. Если бы не брат ее покойного мужа, Теофил. Хвастовский, она бы давно состояния лишилась. Теофил очень любит Литку. - Да разве ее можно не любить? Я и сам в ней души не чаю. Девочка чудная, необыкновенная. Я питаю к ней решительную слабость. “Резковат немного, - подумала Марыня, глядя на его открытое, выразительное лицо, - но, похоже, добрый”. Плавицкий между тем напомнил, что пора к обедне, и стал прощаться с Марыней, словно перед дальней дорогой; наконец, перекрестив ее, взялся за шляпу. Марыня пожала руку Поланецкому, сердечней, чем при встрече, а он, садясь в кабриолет, повторял про себя: “Мила и хороша собой!..” Миновав аллею, по которой Поланецкий вчера приехал, экипаж выехал на дорогу, вдоль нее редким строем на разном расстоянии друг от друга тянулись старые, дуплистые березы. По одну сторону дороги росла картошка, по другую раскинулось необозримое поле ржи с уже отяжелевшими, клонившимися долу колосьями. Казалось, нива дремлет в тишине, пригреваемая солнцем. Впереди меж деревьев перепархивали сороки и удоды. Поодаль шли межой деревенские девки, по грудь утопая в желтеющем море ржи, похожие в своих красных платках на цветущие маки. - Хороша рожь, - сказал Поланецкий. - Да, недурна. Трудимся в поте лица, а там что бог даст. Ты еще молод, дорогой, так вот, прими совет, пригодится в жизни. Делай все, что в твоих силах, а в остальном положись на бога. Ему одному ведомо, что человеку нужно. Что урожай хороший будет, я заранее знал, потому что, когда господь хочет покарать меня, то посылает мне знамение. - Что? - удивился Поланецкий. - Перед тем, как случиться беде, из-за подставки с трубками - не знаю, заметил ли ты ее, - несколько дней кряду появляется мышь. |
