– Честно говоря, я бы предпочел этого не делать, – сказал Каллингем. – Мне кажется, ваша продукция будет много свежее и непосредственнее без влияния словомельниц. Да и вам будет лучше.

– Так, значит, вы считаете, что словесный помол, эта механическая труха, может развить у нас комплекс неполноценности? – осведомился Двойной Ник.

Гаспар ощутил прилив гнева. Пусть, пусть Каллингем прочитает им повесть высшего помола, чтобы Двойной Ник взял назад свои слова! Он попытался припомнить какой‑нибудь блестящий образец словесного помола, что‑нибудь из свежесмолотых шедевров, читанных в самое последнее время, – ну хотя бы из его собственного «Пароля страсти», – но почему‑то в его голове возникал только какой‑то смутный розовый туман, и он так ничего и не вспомнил, кроме своей увлекательной биографии на обложке.

– Ну что ж, если вы не хотите быть искренними с нами, – сказал Двойной Ник, – не хотите открыть свои карты…

– А почему бы вам не быть искренним с нами? – возразил Каллингем. – Мы, например, даже не знаем, как вас зовут. Отбросьте анонимность – рано или поздно вам придется это сделать. Кто вы такой?

Яйцеглав долго молчал. Потом он произнес:

– Я – душа XX века. Живой труп, сохранивший в себе мысль эпохи хаоса, призрак, все еще несомый ураганом тревожной неопределенности, который обрушился на Землю, когда человек впервые расщепил атом и увидел свою судьбу среди звезд. Я – свобода и ненависть, любовь и страх, высокие идеалы и низменные побуждения, я – дух, ежечасно торжествующий и вечно сомневающийся, терзаемый собственной ограниченностью, я – клубок желаний, я – вихрь электронов. Вот кто я такой. Имени моего вы никогда не узнаете.

Каллингем на мгновенье наклонил голову и сделал знак няне Бишоп. Она выключила динамик. Издатель швырнул на пол недочитанные страницы «Бичей космоса»и поднял из груды рукописей переплетенную в красный пластик книгу с огромной золотой эмблемой «Рокет‑Хауса» на обложке – изящная ракета, обвитая змеями.

– Попробуем для разнообразия что‑нибудь другое, – сказал он. – Это не словопомол, но и не совсем то, что вы до сих пор слышали.

– Мисс Джексон пришла в Детскую? – вполголоса спросил Гаспар у Зейна.

– О да, – ответил робот. – Такая же красотка, как мисс Бишоп, только блондинка. Гаспар, а где мисс Румянчик?

– Я ее здесь не видел. А что, она снова испарилась?

– Понимаешь, она стала нервничать. Сказала, что все эти люди в серебряных яйцах, которые таращатся на нее, пугают ее и шокируют. Но она обещала встретить меня здесь.

– А нового робота‑швейцара внизу ты не спрашивал? Или посыльного?

– Внизу никакого швейцара не было. И посыльного тоже. Очередные самозванцы, надо полагать. Однако возле дома я заметил федерального следователя Уинстона Мерса. Я с ним познакомился, когда он меня допрашивал в связи с выдвинутыми против меня обвинениями – доказать им ничего по удалось! – будто я разработал схему гигантского атомного робота. Но я отвлекся. Однако соль в том, что Мерс, федеральный агент, околачивается поблизости, а, как я ни обожаю мисс Румянчик, я не могу закрывать глаза на то, что она – федеральный служащий и, следовательно, хочет она того или нет, тайный агент правительства. Вот, Гаспар, ты и сообрази, что из этого следует. Подумай об этом…

Гаспар попытался сообразить, но ему никак не удавалось сосредоточиться.

Больше всего ему мешал Каллингем, который снова принялся читать:

– «Клац! клац! клац!»– лязгали металлические клешни.