И вас, Вася.

– Что это ты мне «выкаешь»? – как бы обиженно спросил Кожухов, уходя от ответа.

– Павел рассказывал вам о своих подозрениях, – продолжил я, не обращая внимания на слова Кожухова. – Что вы ему сказали?

– Чтобы не занимался ерундой и чтобы бросил пить.

– Хорошие пожелания. Ерундой вы назвали его версию смерти Калягина?

– Естественно.

– Теперь Леонов тоже мертв. Вас это не наводит на мысль, что версия Павла вовсе не бред и что…

– Нет, не наводит, – перебил меня Кожухов. – Слушай, ты, сыщик хренов, я кое‑что понимаю в этих делах, я знаю, как ФСБ может убирать ненужных людей. Стас – это не их рук дело, слишком уж грязно: убили вместе с женой, устроили пожар, да еще убивали чуть ли не табуретом по голове… Это не наш… то есть не их стиль. Вот Паша – это более похоже. Сбить машиной – это куда еще ни шло. Но Паша сильно закладывал, понимаешь? Он сам запросто мог под «КамАЗ» влететь! Безо всякого ФСБ!

– То есть вы не думаете, что можете стать следующим? – намеренно равнодушно спросил я, перебивая кожуховские выкрики. Он замолчал.

– Я думаю о смерти каждый день, – сказал Кожухов некоторое время спустя. – Когда ложусь в постель, я думаю: «Ну вот, еще один день прошел, а я все еще жив». У меня достаточно врагов и без ФСБ. Про Гиви ты сам знаешь, ну и вообще… Человек человеку волк, это стопроцентная истина. Если я кого‑то не сожру, сожрут меня. Так вот и живу. И стану я следующим, не стану… Я больше боюсь умереть одиноким стариком в своей постели, когда ты, мертвый, лежишь еще несколько дней, прежде чем тебя найдут. По запаху. Вот этого я боюсь.

– А Николай Николаевич? – снова спросил я. – Как насчет него?

– Эта сволочь умел запугивать людей, – медленно проговорил Кожухов, глядя в стол. – Он много чего умел такого… Особенного.

– Его вы не боитесь?

– Я его уже боялся. Первые месяцы после того, как… После той операции, – слово «операция» Кожухов произнес с явной брезгливостью, словно говорил о чем‑то фальшивом, прикрывающем яркой оболочкой гнилую сущность. – Тогда я боялся. А потом я узнал. И перестал бояться.

– Что узнали? – не понял я.

– Он умер, – просто сказал Кожухов. – Понимаешь? Он давно умер. Его послали в Чечню летом девяносто шестого года. И он попался под руку чеченцам. Я был очень этим доволен, когда узнал. Хотя чеченцев ненавижу. Вот так, – он криво усмехнулся. – А ты хотел меня напутать, да? Не было ли вестей от Николая Николаевича… Нет, не было. И не будет. Он сдох.

Я тупо смотрел перед собой. Если Николай Николаевич умер в девяносто шестом году, то кто же тогда может быть заинтересован в убийствах людей, которые с ним работали? Кто? Получалось, что никто. И тогда Стас Калягин вместе с женой были убиты ворами, а Павел Леонов попал спьяну под машину. А я занимаюсь пустым и бессмысленным делом. Хотя… Хотя оставался Юра Леонов.

В его самоубийство я поверить все равно не мог. Оставались пропавшие воспоминания Павла Леонова. И оставался тот эфэсбэшник, вломившийся в леоновскую квартиру посреди ночи и с ходу шарахнувший по мне из пистолета, даже не разбираясь, кто я и откуда. А если бы Орлова решила переночевать в квартире бывшего мужа? Боюсь, что ей пришлось бы худо.

– Ну, что молчишь? – спросил Кожухов. – Я ответил на твои вопросы? Ты доволен? По лицу вижу, что не очень…

– Павел перед смертью начал писать воспоминания о той вашей операции, – сказал я.