Кожухов медленно опустил веки и так же медленно их поднял. Это можно было расценить как демонстрацию усталости от общения со мной и как одобрение моего последнего предположения.

– И куда он должен был направить деньги? Кому? Это же связано с президентской кампанией, да?

– Хрен тебе, а не президентская кампания! – Кожухов забыл про все фокусы с поднятием век и яростно процедил сквозь зубы:

– Это все туфта! А никакая не президентская кампания…

– Ну как же, – не поверил я. – Леонов написал, что…

– Все, – решительно заявил Кожухов. – Больше ничего тебе говорить не буду.

– Хорошо, – заторопился я. – Вы должны были заставить Абрамова изменить направление финансовых потоков. Что вы для этого сделали? Что придумал Николай Николаевич?

– Кое‑что, – мрачно проговорил Кожухов. – Кое‑что.

– Вы угрожали Абрамову? Шантажировали его? Хотели организовать компромат?

– Ну вот что, – Кожухов поднялся из‑за стола. Пистолет не крутился в его пальцах, он был направлен мне в голову. – Я не знаю, зачем я вообще с тобой разговариваю, зачем я тут с тобой сижу. Но я больше не буду отвечать на твои идиотские вопросы. Я тебе скажу кое‑что. А ты меня послушаешь и если задашь мне хоть еще один вопрос после этого, то я, честное слово, разнесу тебе башку! И Гоша мне скажет за это большое спасибо! Усвоил?

Я кивнул, глядя попеременно в черное жерло «ТТ» и в бешеные глаза Кожухова. И то и другое было одинаково страшно.

– Мы вчетвером должны были сделать кое‑какую вещь, чтобы Абрамов куда‑то там переправил деньги, – быстро и отрывисто заговорил Кожухов. – Не очень хорошую вещь. Может быть, самое плохое, что я сделал в своей жизни. Но тогда нам сказали, что так надо. Николай Николаевич сказал. Поэтому и желаю ему теплой встречи в аду. Короче говоря, мы сделали то, что от нас требовалось. Стаса даже стошнило, но мы сделали это. Только все равно ничего не вышло. И в этом не было нашей вины. Кто‑то другой просчитался – Николай Николаевич или еще кто. Все оказалось бесполезным. И отыгрались на нас. Эти сволочи, наше начальство, прекрасно знали, что Николай Николаевич занимается не совсем законными делами. Но закрывали глаза. А потом, когда наше дело провалилось, они эти свои глазки открыли. Возмутились и дали нам пинка под зад. Вот и вся история. Я не хочу вдаваться в подробности… Потому что не хочу! Все!

Пистолет черным глазом смотрел на меня, и я усилием воли сдержал вместе губы. У меня было что спросить, но я подозревал, что мне ответит не Кожухов, а его «ТТ».

28

Мы вышли из‑за стойки бара: сначала я, потом Кожухов с пистолетом в руке. Он не подталкивал меня стволом в спину, и Гоше это явно не понравилось.

– Что‑то вы там долго базарили, – сказал он, барабаня пальцами здоровой руки по гипсу, – Что тянуть‑то? Все давно понятно…

– У тебя все понятно, – раздраженно ответил Кожухов. – У тебя все просто. Сам поедешь своего пацана у Гиви отбивать или как? Очень просто ты придумал. Гений. Подрывник. Ирландская Республиканская Армия по тебе плачет.

– Кто по мне плачет? – не понял Гоша. – Это вообще была не моя идея, этот пацан сам предложил Гиви подорвать…

– Ну а голова тебе на что? Или только носы ломать ею можно? Отговорить того сопляка нельзя было? – продолжал отчитывать его Кожухов, совершенно не обращая на меня внимания.