|
.. Все тут же к нему повернулись. Он явно сердился, но все-таки сделал над собой усилие, чтобы договорить. С трудом пошевелив рукой, он пробормотал: - Хочу домой... И попытался жестом указать на семиэтажный дом. Комиссар был раздосадован и не знал, на что решиться. - Извините, что вынужден настаивать, но я исполняю свой долг. Видели вы, кто на вас напал? Узнали их? Может быть, они еще не далеко ушли. Их глаза встретились. Эмиль Дюкро смотрел твердо и спокойно, однако ничего не отвечал. - Дело подлежит расследованию, и прокуратура, разумеется, потребует от меня... Но слова повисли в воздухе, потому что в эту минуту произошло нечто совсем неожиданное: - Домой! - яростно заревел Дюкро. И всем сразу стало ясно, что любое возражение лишь еще больше выведет его из себя, что у него уже вполне достаточно сил, чтобы вскочить и затеять потасовку. - Осторожнее! - вскрикнул врач. - Рана может открыться! Но этот колосс с бычьей шеей лишь отмахнулся: он не желал больше валяться на земле среди зевак. - Что ж, доставьте его домой, - покорно вздохнул комиссар. Со шлюза принесли носилки. Но Дюкро только брюзжал и лечь на них категорически отказался. Пришлось нести его просто так, держа за руки, за ноги, за плечи. Пока его поднимали, он со злостью оглядывал толпу, и люди поспешно расступались, потому что тут все его побаивались. Когда переходили улицу, комиссар остановил процессию. - Минутку, я обязан сперва предупредить его супругу. Он стал звонить в дверь. А в это время горстка речников, выбиваясь из сил, тащила по сходням на "Золотое руно" мертвецки пьяного старика Гассена. В довершение неприятностей тот свалился на набережной, разбил бутылку, с которой не расставался, и осколком порезал себе руку. Глава 2 Через день, в десять утра, комиссар Мегрэ сошел с трамвая номер 13 напротив двух бистро. Солнце ударило ему прямо в глаза, комиссар сощурился и на минутку замер на краю тротуара, пропуская покрытый цементной пылью грузовик. Согласно набросанному для него сотрудниками местного полицейского управления плану, все было очень просто: справа - канал со шлюзом и баржой Гассена, пришвартованной неподалеку от разгрузочной площадки; слева - два бистро, высокий дом и в самом конце крошечный танцзал. Эта примитивная простота лишала набросок перспективы, второго плана, самого дыхания жизни. А ведь, оказывается, одних только судов на канале было чуть ли не полсотни. Они возвышались над шлюзовой камерой, одни - у самой набережной, другие - прижавшись к ним сзади, третьи - лениво передвигаясь под ярким солнцем по свободной воде. И на улице тоже царило безостановочное движение - то и дело громыхали многотонные грузовики. Однако средоточием пейзажа была отнюдь не улица; во всяком случае, сердце его билось не там, хотя именно это биение задавало ритм даже пульсации воздуха. Сердце находилось у самой кромки воды и имело вид высокой, нескладной башни, похожей на груду железного лома; ночью башня молчала и казалась всего лишь неясным серым пятном; зато днем, без устали дробя камень и как бы наверстывая упущенное за ночь, грохотала и скрежетала каждым болтом, балкой, шкивом. А камень в тучах пыли извергался из ее чрева на огромное сито и оттуда тек дальше, чтобы с оглушающим, громоподобным шумом улечься наконец в огромные груды, еле видные в клубящихся облаках пыли. |
