|
Я тебя люблю. Надо наконец раз и навсегда... Г-жа Дюкро машинально взяла вязанье, уселась в уголке и усердно заработала длинными стальными спицами. Дешарм помешивал кофе. - Знаешь, что мне больше всего отравило жизнь? То, что я переспал с твоей женой! Сначала просто по глупости. Сам не знаю, зачем я это сделал. Ведь потом я Уже не мог быть с тобой таким, как раньше. Из окна я видел на барже тебя, и ее, и девчушку... Да заговори же ты! Дело в том, что твоя жена сама не знала, от кого у нее дочка. Может, от меня, может, от тебя... Берта глубоко вздохнула. Отец бросил на нее суровый взгляд. Не ее это дело. Плевать ему и на нее, и на жену. - Понимаешь, старина? Ну, давай скажи что-нибудь. Он обошел Гассена, не осмеливаясь на него взглянуть: слова его падали медленно, с долгими паузами. - На самом-то деле, из нас двоих счастливее был ты. Несмотря на ночную прохладу, ему было жарко. - Хочешь, я отдам тебе этот патрон? Ты же знаешь, я не побоюсь взлететь на воздух. Но надо, чтобы кто-то остался с малышкой. Взгляд его упал на Дешарма, попыхивавшего сигаретой, и все презрение, на какое он был способен, выплеснулось из его зрачков. Однако вслух он бросил только: - Тебе это интересно? И добавил, когда тот не нашелся что ответить: - Ладно, оставайся. Ты мне мешаешь не больше, чем кофейник: ты же и разозлиться-то по-настоящему не способен. Он взял стул за спинку, осмелился наконец поставить его перед стариком, потом сел и, коснувшись колен Гассена, продолжал: - Ну, так как? Тебе не кажется, что мы почти договорились? Скажи, комиссар, что мне отломят за Бебера? Он говорил об этом, как в домашнем кругу говорят после обеда о недавнем отпуске, а жена его продолжала вязать, ритмично позвякивали спицы. - Вероятно, отделаетесь двумя годами: впрочем, присяжные, может, и вовсе дадут срок условно. - Это ни к чему. Я устал. Два года полного покоя - это же замечательно. А потом? Жена его подняла голову, но ничего не сказала. - Потом, Гассен, я обзаведусь паровичком, очень маленьким, как "Орел-один"... И почему-то вдруг севшим голосом закончил: - Да скажи мне, Бога ради, хоть слово! Ты так и не понял, что все остальное ровным счетом ничего не значит. - Что я должен тебе сказать? Старик не знал этого. И вообще больше ничего не соображал. Воскрешение стародавней трагедии всегда сбивает с толку. Старик же был сбит до такой степени, что к нему вдруг вернулась былая манера держаться: робко, приниженно, как бедный проситель, сидел он на стуле, не смея шевельнуться. Дюкро встряхнул его за плечи. - Вот видишь! А может случиться еще кое-что! Например, завтра ты уйдешь на своем "Золотом руне". А потом, в один прекрасный день, когда ты совсем ничего не ждешь, вдруг услышишь, что тебя окликнут с какого-то буксира. И это буду я сам, в рабочей спецовке! Ребята ничего не поймут. Станут говорить, что я разорился. Но ты не верь. Просто я устал тащить воз... Он не сдержался и с вызовом посмотрел на Мегрэ. - Знаете, я ведь и сейчас еще могу от всего отпереться, а вам, скорей всего, не найти будет доказательств! Вот что я надумал сделать. Знали бы вы, до чего я додумался! Когда я, раненный, оказался у себя и полицию уже подняли на ноги, я решил повернуть дело себе на пользу, чтобы вся семейка взбесилась. |
