|
Зверинолютейший "Духовный регламент" изобрел, в коем способы указал - каково противников церкви живьем сжигать, а жилища их разорять. Инквизицию Феофан создал при Синоде такую, что округ него на версту жареной человечиной пахло. Кто противился - того на дыбу! Хорошо людей жрать и монахами закусывать... - Просвещенному деспотизму быть! - сказал Феофан. Теперь все надежды на Курляндскую герцогиню. И сейчас было страшно ему, что Анна Иоанновна не будет самодержавной... Чьим рабом станет тогда мудрый Феофан? Чьим именем раздувать костры церковной инквизиции? Верховные министры такой воли ему не дадут. А врагов у Феофана немало - только святым огнем их убрать можно... - Лошадей! - гаркнул Феофан. Ветер закинул бороду на затылок, мчался Феофан, а народ сбегал на обочины, открещиваясь. Показались вдали витые луковицы теремов Измайловских. "Помогай мне бог", - грезил Феофан и вдруг вспомнил: В невежестве гораздо более хлеба жали Переняв чужой язык, свой хлеб растеряли... Кантемир - пиит изрядный. Его надо к сердцу прижать. Вылез Феофан перед крыльцами на снег. Подползла к нему дура герцогини Мекленбургской - затрещал горох в пузыре бычьем: - Дин-дон, дин-дон.., царь Иван Василии! - Благословляю тя, дура, - сказал Феофан и, покрестив юродивую, ногою ее прочь отодвинул. Поволочились за ним, по ступеням обшарпанным, собольи шубы - царями на благость его даренные. Сверкала панагия на груди впалой, бухался народ на колени. - Дин-дон, дин-дон.., царь Иван Василич! - И трещал горох в пузыре, ползла за ним дура. - Дин-дон, дин-дон... Феофан замер: "Монастыри.., колокол.., святость!" - ..царь Иван Василич! - допела дура. "А это опричнина, Иван Грозный, костры да черепа..." И железный посох в руке Феофана вдруг повис над дурою. - Убью! - завопил. - Кто тебя научил извету такому? Но раздался хохот - это смеялась Екатерина Иоанновна: - Да сие не про вас - сие про сестрицу мою, Анну Иоанновну! Ее сызмала так дразнили: "Дин-дон, дин-дон, царь Иван Василич". Потому как сестрица моя - то молится, то гневается грозно! Феофан остыл. Выпив романеи (он любил выпить), сказал: - На тебя, царевна-матушка, тоже спрос был. Да невелик спрос. Сама ты хороша, да муженек подгадил. Из-за него не быть тебе в царицах наших. Побоялись министры, что герцог твой прикатит! - И пусть, - отвечала Дикая. - Коли уж быть царицей, так самодержавной. А ныне обстругали власть монаршую. Чем умнее люди - тем хуже: ранее живали цари и никаких кондиций не ведали! Однако за сестрицу я рада... Теперь, чай, ассамблеи будут, а я повеселюсь. Мне при сестрице моей не занимать, чай! Феофан (хитрый-хитрый) шевельнул смоляной бровью: - До веселья далече, матушка. Как бы и сестрице твоей в долгах не сидеть! Дадут вам верховники тышшу на весь год. Вот и будете драчено яблочно на хлеб мазать и слезой закусывать... Дикая герцогиня привыкла в Европе к муссам разным, теперь ее драчено яблочное уже не соблазняло, и тут она проговорилась: - Писала я уже на Митаву, в известность Аннушку ставила. - А ты еще пиши, - нашептывал Феофан. - Вгоняй в злость праведную сестрицу свою. Чтобы камень за пазухой она еще с Митавы сюда везла. Иначе пропадет великое дело Петрово, потопчут его затейщики верховные! Помни, матушка: покуда кондиции не разодраны - тебе тоже не станет житья: худо будет, бедно будет... Довел Дикую герцогиню до белого каления и помчался обратно на Москву. |
