|
"Продаются канарейки". Я не стал стучать. Несколько лет назад просто из глупого любопытства я попробовал было постучать и, чувствуя себя полным идиотом, ушел. А сейчас я повернул древнюю дверную ручку. Дверь подалась. В нижнем этаже царила пустота. Ни в одной из комнат не было мебели. В лучах солнца клубились пылинки. Я крикнул: - Есть кто дома? Мне показалось, что на самом верху кто-то прошептал: - ..никого. На подоконниках валялись дохлые мухи. К сетке от насекомых на окне прилипло несколько мотыльков, окончивших свои дни летом 1926 года, их крылышки потемнели от пыли. Где-то далеко наверху, где томилась состарившаяся, забытая в башне безволосая Рапунцель, словно прошелестело падающее перышко. - ..да? На прячущихся в темноте стропилах пискнула мышь. - Войдите. Я толкнул дверь. Раздался громкий пронзительный скрежет. "Наверно, - подумал я, - ржавые петли нарочно не смазывали, чтобы скрип извещал о появлении непрошеного гостя". В верхнем холле о давно перегоревшую лампочку билась моль. - ..сюда, наверх... Я стал подниматься в царивших здесь средь бела дня сумерках, проходя мимо повернутых к стене зеркал. Ни одно из них не увидит, как я пришел, ни одно не увидит, как уйду. - ..да? - прошелестело где-то. На верхней площадке я помедлил у дверей. Может быть, мне показалось, что, распахнув дверь, я увижу гигантскую канарейку, распростертую на ковре из пыли, уже не поющую, способную отвечать на вопросы только ударами сердца. Я вошел. И услышал вздох. Посреди пустой комнаты стояла кровать, на ней с закрытыми глазами лежала старуха, ее губы чуть шевелились - она дышала. "Археоптерик" - подумал я. Так и подумал. Честное слово. Я видел такие кости в музее, видел слабые, как у рептилии, крылья этой погибшей, вымершей птицы, ее силуэт был запечатлен на песчанике - возможно, рисунок сделал какой-то египетский жрец. Кровать и все, что на ней лежало, напоминали захламленное дно обмелевшей реки. Словно сквозь медленно текущие воды, угадывались соломенный матрас, какая-то ветошь и жалкий скелет. Она лежала на спине, такая плоская, такая хрупкая, что я засомневался, живое ли передо мной существо или всего лишь окаменелость, не тронутая ходом времени. - Да? - На пожелтевшем личике, едва видном из-под одеяла, открылись глаза, словно блеснули стекляшки. - Я насчет канареек, - услышал я собственный голос. - У вас там объявление на окне? О птицах? - Ах, - вздохнула старуха. - ..О Боже... Она забыла. Наверно, уже много лет не спускалась вниз. И за последнюю тысячу дней я, похоже, был единственный, кто поднялся к ней наверх. - Ах, - прошептала она. - Это было давно. Канарейки. Да, да. У меня были. Замечательные. - В тысяча девятьсот двадцатом году, - продолжала она шепотом, - в тридцатом, в тридцать первом... - Шепот стал едва слышен. Видно, на этом время для нее остановилось. Дальше просто наступало еще одно утро, проходил еще один день. - Они пели. Господи! Как они пели. Но никто не заходил купить. Почему? Не продала ни одной. Я огляделся: в дальнем углу стояла птичья клетка и еще две высовывались из шкафа. |
