— Не отключишь. Ты боишься одиночества.

   — Боюсь! — всхлипывает старик. — Неужели нигде не осталось ничего живого?! Скажи, ты ведь

все знаешь!

   — Не знаю.

   — Ну, хоть какое-нибудь деревце, травинка, муха?! Понимаешь, самая обыкновенная муха?! Ведь

я же уцелел.

   — Мне не хватает данных для ответа на этот вопрос. Скорее всего ничего не осталось. Слишком

мала вероятность повторения того, что случилось с тобой.

   Старик встает и выходит на лестницу. Снова — покрытый изморозью коридор. Бледный рассвет не

может пробиться сквозь покрытые льдом окна. Он ничего не добавляет к тусклому свету ламп

аварийного освещения.

   Длинная тень движется впереди устало плетущегося человека. Она становится нелепо большой и

закрывает всю стену, когда старик подходит к двери своей каморки.

*   *   *

   Пустынные улицы припудрены снегом. От этого город становится похожим на подгримированного

мертвеца. Снегом покрыты скрюченные мертвые стволы деревьев, снег лежит на безжизненной

коричневой земле в скверах, под снегом погребен слой страшной черной пыли на тротуарах и

мостовых.

   Черная пыль. Она осталась на лестницах домов, на паркетах квартир, на стульях, в ваннах,

везде, где когда-то была живая плоть.

   Следы жизни не только в кучках черного пепла. Они — в разбросанных на полу детских

игрушках, в лежащей на диване раскрытой книге, в недопитых чашках на столе, в смятой подушке,

хранящей форму чьей-то головы, в прерванной на полуслове рукописи. И везде рядом кучки черной

пыли различных размеров и форм.

   Старик долго ходит из дома в дом, из квартиры в квартиру, из комнаты в комнату. Он берет

вещи, тщательно их рассматривает и бережно ставит на место. Все должно сохраниться в том виде,

как было тогда. Ему хочется понять, как жили люди в тот вечер, чем они занимались, о чем

думали.

   Он снова выходит на улицу. В разбитой витрине магазина застрял похожий на жука, сверкающий

лаком автомобиль. Задние колеса висят в воздухе над тротуаром. Он машинально считает кучки

пепла на сафьяне сидений: одна, две, три. Две впереди и одна, поменьше, сзади.

   Холодный ветер врывается в разбитое окно, крутит на полу кучки пыли, играет сверкающими

шелками. Качающиеся в порывах ветра меховые манто кажутся фантастическими животными, попавшими

в капканы.

   Старик подходит к прилавку, долго, придирчиво разглядывает лежащие на нем вещи, берет

теплый шарф и повязывает им шею.

   Теперь он торопится. Нужно еще взять консервы и до наступления темноты попасть домой.

*   *   *

   — Где ты был?

   — Ходил в город.

   — Расскажи, что ты видел.

   — Ничего. Все на своих местах, кроме...

   — Понятно. Век автоматики. Вещи, созданные человеком, гораздо лучше приспособлены ко всяким

случайностям, чем он сам. На то, чтобы выключить подачу газа, отключить электрическую сеть,

перекрыть воду, понадобились доли секунды. За это время люди даже не поняли, в чем дело.

   — Ты так хладнокровно об этом говоришь, потому что ты сам — вещь. Тебе ведь недоступны

никакие чувства.

   — Мне они не нужны.