|
Жуаез пожал плечами. - Пожимай плечами, сколько хочешь, Жуаез. Но пойми, если бы у меня отняли возможность проводить ночи на этой улице, если бы я не мог смотреть на это окно... - Ну? - Я бы умер. - Безумец несчастный! - Пойми, брат, там мое сердце, - сказал Анри, протягивая руку к дому, - там моя жизнь. Как ты можешь требовать, чтобы я остался в живых, когда вырываешь из груди моей сердце? Герцог, покусывая свой тонкий ус, скрестил руки с гневом, к которому примешивалась жалость. Наступило молчание. Подумав немного, он сказал: - А если отец попросит тебя, Анри, допустить к себе Мирона - он не просто врач, он мыслитель... - Я отвечу отцу, что вовсе не болен, что голова у меня в полном порядке, что Мирон не способен вылечить от любви. - Что ж, приходится принять твою точку зрения. Но зачем я действительно тревожусь? Она ведь женщина - всего-навсего женщина, ты настойчив. Когда я возвращусь, ты уже будешь напевать радостнее и веселее, чем когда-либо! - Да, да, милый брат, - ответил юноша, пожимая руки своего друга. - Да, я излечусь, буду счастлив, буду весел. Спасибо тебе за дружбу, спасибо! Это мое самое драгоценное сокровище. - После твоей любви. - Но прежде жизни! Несмотря на свое кажущееся легкомыслие, Жуаез был глубоко тронут. Он внезапно прервал брата. - Пойдем? Факелы погасли, музыканты взвалили инструменты на спину, пажи двинулись в путь... - Ступай, ступай, я иду за тобой, - сказал дю Бушаж - ему жаль было расставаться с этой улицей. - Понимаю, - сказал Жуаез, - последнее прости окну, правильно. Ну так простись же и со мной, Анри! Анри обнял за шею брата, нагнувшегося, чтобы поцеловать его. - Нет, - сказал он, - я провожу тебя до городских ворот. Анн подъехал к музыкантам и слугам, которые стояли шагах в ста от них. - Ладно, ладно, - сказал он, - пока вы нам больше не нужны. Можете идти. Факелы исчезли, болтовня музыкантов и смех пажей замерли. Замерли и последние жалобные звуки, исторгнутые у лютен и виол рукой, случайно задевавшей струны. Анри бросил последний взгляд на дом, устремил к окнам его последнюю мольбу и медленно, все время оборачиваясь, присоединился к брату, который ехал за своими двумя слугами. Увидев, что оба молодых человека и музыканты удалились, Робер Брике решил, что, если эта сцена должна иметь развязку, развязка теперь наступит. Поэтому он, нарочно производя как можно больше шума, ушел с балкона и закрыл окно. Кое-кто из любопытных, упорствуя, еще стоял на своих местах. Но минут через десять исчезли даже они. За это время Робер Брике успел вылезти на крышу своего жилища, окаймленную каменными зубцами на фламандский манер, и, спрятавшись за одним из этих зубцов, принялся обозревать окна противоположного дома. Едва на улице прекратился шум, едва затихли инструменты, голоса, шаги, едва, наконец, все вошло в обычную колею, одно из верхних окон этого странного дома открылось, и чья-то голова осторожно высунулась наружу. |
