|
- Почему? - Если вашего величества ничто не может рассмешить, Шико, как бы он ни был весел, не очень помог бы вам. - Этот человек на все годился. Я жалею о нем не только из-за его острот. - А из-за чего же? Не из-за его наружности, полагаю; рожа у господина Шико была прегнусная. - Он давал мне хорошие советы. - Ну вот, теперь я вижу, что, если бы он был еще жив, ваше величество сделали бы его хранителем печати, как изволили сделать приором какого-то простого попа. - Ладно, герцог, пожалуйста, не потешайтесь над теми, кто питал ко мне дружеские чувства и к кому у меня тоже была привязанность. С тех пор как Шико умер, память о нем для меня священна, как память о настоящем Друге. И когда я не расположен смеяться, мне не нравится, чтобы и другие смеялись. - О, как угодно, сир. Мне хочется смеяться не больше, чем вашему величеству. Я намеревался лишь сказать, что только сейчас вы пожалели о Шико из-за его веселого нрава и требовали, чтобы я вас развеселил, а теперь вдруг желаете, чтобы я нагонял на вас грусть... Тысяча чертей!.. О, прошу прощения, сир, вечно у меня вырывается это проклятое ругательство! - Хорошо, хорошо, теперь я поостыл. Теперь я как раз в том расположении духа, в котором ты хотел меня видеть, когда начал свой зловещий разговор. Выкладывай же дурные вести, д'Эпернон: простых человеческих сил у короля уж наверно хватит. - Я в этом не сомневаюсь, сир. - И это большое счастье. Ибо меня так плохо охраняют, что если бы я сам себя не оберегал, то мог погибнуть десять раз на день. - Что было бы весьма на руку некоторым известным мне людям. - Против них, герцог, у меня есть алебарды моих швейцарцев. - На расстоянии это оружие слабое. - Против тех, которых надо поразить на расстоянии, у меня есть мушкеты моих стрелков. - А они только мешают в рукопашной схватке. Лучше, чем алебарды и мушкеты, защищают королевскую грудь груди верных людей. - Увы! - молвил Генрих. - В прежнее время они у меня имелись, и в грудях этих бились благородные сердца. Никогда никто не добрался бы до меня в те дни, когда защитой моей были живые бастионы, именовавшиеся Келюс, Шомбер, Сен-Мон, Можирон и Сен-Мегрен. - Вот о чем вы сожалеете, ваше величество? - спросил д'Эпернон: он решил, что отыграется, поймав короля на откровенно эгоистическом признании. - Прежде всего я сожалею о сердцах, бившихся в этих грудях, - произнес Генрих. - Сир, - сказал д'Эпернон, - если бы у меня хватило смелости, я заметил бы вашему величеству, что я гасконец, то есть предусмотрителен и сметлив, что умом я стараюсь возместить те качества, в коих отказала мне природа, словом, что я делаю все, что должен делать, и тем самым имею право сказать: будь что будет. - А, вот как ты выходишь из положения; ты распространяешься о подлинных или мнимых опасностях, которые мне якобы угрожают, а когда тебе удалось меня напугать, ты заканчиваешь словами: будь что будет!. |
