И так далее.

Манфред отказался признать себя виновным или заявлять о невиновности. За все время, пока шел суд, он заговорил лишь раз, когда ему был задан протокольный вопрос.

— Я готов принять любое решение суда, — спокойным голосом произнес он. — От того, признáю я себя виновным или невиновным, мало что зависит.

— В таком случае я запишу, что вы заявляете о своей невиновности, — сказал судья.

Манфред с поклоном ответил:

— Как вашей чести будет угодно.

Суд над ним состоялся седьмого июня, но в тот день, прежде чем его вывели из камеры, к нему наведался Фалмут.

Фалмуту было трудно понять свои чувства к этому человеку. Он и сам толком не понимал, доволен он или огорчен тем, что судьба отдала ему в руки это грозного преступника.

Вообще он чувствовал себя с ним так, будто ощущал его превосходство, как подчиненный рядом с начальником, но объяснить этого не мог.

Когда железная дверь камеры открылась, чтобы впустить сыщика, Манфред читал, но, отложив книгу, встал и приветствовал гостя улыбкой.

— Как видите, мистер Фалмут, — сказал он легкомысленным тоном, — начинается второй и более серьезный акт драмы.

— Уж не знаю, радоваться или огорчаться, — откровенно признался Фалмут.

— Вам бы следовало радоваться, — посоветовал Манфред, по-прежнему загадочно улыбаясь. — Ведь вы доказали…

— Да, да, я знаю, — сухо произнес Фалмут. — Но мне не дает покоя другое.

— Вы имеете в виду, что…

Манфред не закончил предложение.

— Да… Вам грозит виселица, мистер Манфред. После всего, что вы сделали для этой страны, лично я считаю, что это несправедливо и отвратительно.

Манфред запрокинул голову и от души рассмеялся.

— Ничего смешного тут нет, — произнес откровенный сыщик. — У вас серьезные враги: министр внутренних дел — двоюродный брат Рамона, и его коробит от одного имени «Четверых благочестивых».

— И все же я могу позволить себе посмеяться, — без тени волнения сказал Манфред. — Я ведь все равно сбегу.

В его словах не было бахвальства, лишь спокойная уверенность, которая, надо признать, задела сыщика.

— Ах, вот как! — решительно воскликнул он. — Ну что ж, посмотрим.

На тех десяти ярдах, которые отделяли дверь его камеры от специальной тюремной машины для перевозки заключенных, побег был совершенно невозможен. Манфреда водили два конвоира, к которым он был прикован наручниками, и проходили они через двойной ряд полицейских, выстроившихся сплошной стеной. Из самой машины тоже нельзя было сбежать, потому что ездила она в окружении целого отряда вооруженных конных охранников с саблями наизготове. Шанса на побег не было и в мрачных коридорах Уондзуортской тюрьмы — там молчаливые люди в форме брали его в плотное кольцо и вели в камеру с тройным замком.

Как-то ночью Манфред проснулся от звука сменяющегося караула, и надо сказать, что это весьма позабавило его.

Если бы позволяло место, можно было бы написать целую книгу о тех нескольких неделях, которые Манфред провел в тюрьме, дожидаясь начала суда. У него бывали посетители. Принимать их ему было позволено лишь потому, что Фалмут надеялся таким образом напасть на след двух оставшихся «Благочестивых». В этом он признался Манфреду.

— На это можете не рассчитывать, — сказал Манфред. — Они не придут.

Фалмут поверил ему.

— Если бы вы были обычным преступником, мистер Манфред, — улыбнулся он, — я бы намекнул вам, что помощь следствию может зачесться вам при вынесении приговора, но я не стану оскорблять вас подобным предложением.