Заключенный не ответил.

— Впрочем, вы имеете право не отвечать, — приободрился его собеседник. — Как бы то ни было, отныне никаких газет. Книги можете читать, любые и сколько душе угодно… В разумных пределах, конечно же.

Таким образом Манфред лишился удовольствия читать небольшие заметки, живописующие перипетии жизни светского общества. Но тогда именно это интересовало его больше, чем все остальные разделы газет вместе взятые. Новости, которые он теперь узнавал от начальника тюрьмы, не оправдывали его ожиданий.

— Меня все еще считают сумасшедшим? — как-то с любопытством спросил он.

— Нет.

— А родился я в Бретани? В семье скромных тружеников?

— Нет… Теперь появилась другая версия.

— А мое настоящее имя все еще Айседор?

— Вы теперь — член знатной семьи, в раннем возрасте отвергнутый принцессой одного из правящих домов, — со значительным видом ответил майор.

— Как романтично, — негромко произнес Манфред. За время ожидания он словно помолодел на несколько лет и совершенно утратил былую непреходящую серьезность. Теперь он вел себя почти как мальчишка, во всем видел повод для веселья, и даже предстоящий суд для него был не более чем темой для шуток.

Однажды, заручившись специальным разрешением от самого министра внутренних дел, его навестил Луиджи Фрессини, молодой и энергичный директор Римского антропологического института.

Манфред сразу согласился его принять и встретил настолько радушно, насколько позволяли обстоятельства. Фрессини был несколько удивлен тем, что его посчитали столь важной персоной, но и не скрывал своего профессионального интереса. У него была довольно неприятная привычка внимательно рассматривать собеседника, наклонив голову набок, и Манфреду он напомнил торговца лошадьми, который, собираясь купить очередную лошадь, заранее что-то о ней узнал, и теперь, увидев ее воочию, изо всех сил старается найти в ней то, что могло бы подтвердить его догадки.

— Если позволите, я бы хотел измерить вашу голову, — сказал ученый.

— Боюсь, я не смогу сделать вам подобное одолжение, — как ни в чем не бывало ответил Манфред. — Частично из-за того, что нахожу эту процедуру довольно утомительной, частично из-за того, что измерение головы в антропологии считается таким же устаревшим методом, как кровопускание в медицине.

Профессиональное достоинство антрополога было задето.

— Боюсь, я не нуждаюсь в советах в той области науки… — начал он.

— Нуждаетесь, — сказал Манфред. — И если вы к ним прислушаетесь, это пойдет вам только на пользу. Антонио де Коста и Феликс Хедеман как ученые выше вас на голову. Да и ваша последняя монография «Церебральная динамика», откровенно говоря, — полнейшая чушь.

После этого Фрессини побагровел, пролепетал что-то невразумительное и пулей вылетел из камеры. Потом, неосмотрительно согласившись дать интервью одной из вечерних газет, в ходе беседы он назвал Манфреда типичным хладнокровным убийцей, наделенным теми особенностями развития теменной области, которые однозначно указывают на врожденную склонность к насилию. За публикацию материала, выражающего открытое неуважение к суду, газета была оштрафована на крупную сумму, Фрессини по настоянию английского правительства был объявлен выговор, и в скором времени его место на посту директора антропологического института занял тот самый де Коста, о котором упоминал Манфред.

Все это и другие происшествия складывались в некую комедию долгого ожидания. Трагизма не ощущал никто.

За неделю до суда Манфред в разговоре упомянул, что был бы не прочь почитать что-нибудь из новинок.