Ответ Манфреда поразил его как гром среди ясного неба.

— Разумеется, я не собираюсь никого выдавать. Если моих друзей арестуют, кто же устроит мне побег?

Грачанка не навестила его ни разу, и он был рад этому.

Зато к нему каждый день приходил начальник тюрьмы, и он находил его общество приятным. Разговаривали они все больше о странах, в которых им приходилось бывать, и о народах, одинаково знакомых им обоим. «Неудобных» тем они избегали. Лишь однажды у них зашел такой разговор:

— Я слышал, вы собираетесь сбежать? — сказал начальник тюрьмы под конец одной из бесед. Это был высокий крепкий мужчина, бывший майор морской артиллерии, который к жизни относился серьезно, почему, в отличие от Фалмута, не счел заявление о планирующемся побеге неуместной шуткой.

— Да, — ответил Манфред.

— Отсюда?

Манфред утвердительно кивнул.

— Осталось доработать детали, — сказал он без тени смущения. Начальник тюрьмы нахмурился.

— Я не думаю, что вы пытаетесь надо мной подшутить… Здесь чертовски неподходящее место для веселья… Но, если вам это удастся, я окажусь в крайне неудобном положении.

Характером он очень походил на заключенного, и у него не возникало ни малейшего сомнения в словах человека, который мог вот так непринужденно обсуждать побег из тюрьмы.

— Я догадываюсь, — с пониманием ответил Манфред, — но не волнуйтесь, я все рассчитаю так, что вина распределится равномерно.

Начальник, продолжая хмуриться, вышел из камеры. Через несколько минут он вернулся.

— Совсем забыл, Манфред, к вам скоро зайдет церковный священник, — сказал он. — Это славный молодой человек, и я знаю, мне не нужно вас просить не слишком его разочаровывать.

Намекнув таким образом на то, что понимает и разделяет склонность к язычеству заключенного, он наконец ушел.

«Какой достойный джентльмен», — подумал Манфред.

Юный священник заметно волновался. Возможно, из-за этого после обычного приветствия и обязательного светского разговора он все никак не мог найти повод тактично перевести беседу в нужное ему русло. Видя его замешательство, Манфред сам подбросил ему зацепку, после чего внимательно выслушал искренние, убежденные слова воспрянувшего духом молодого человека.

— Н-нет, — через какое-то время произнес заключенный, — я не думаю, мистер Саммерс, что мы с вами придерживаемся таких уж несхожих взглядов, если сводить их к вопросам веры и оценки божественной доброты. Но я достиг той стадии духовного развития, когда уже не могу приписать свои самые сокровенные убеждения тому или иному вероисповеданию, я не хочу ограничивать бескрайние просторы своей веры словами. Я знаю, вы простите меня и поверите, что я говорю это не для того, чтобы вас обидеть. Просто мои убеждения уже настолько устоялись, что утратили восприимчивость к влиянию извне. Хорошо это или плохо, теперь мне приходится придерживаться тех принципов, которым меня научила жизнь. К тому же, — прибавил он, — есть еще одна причина, по которой я не хочу отнимать у вас или у любого другого священника время. Дело в том, что я пока не собираюсь умирать.

Молодому пастырю пришлось довольствоваться этим. Потом он еще не раз наведывался к Манфреду. Они разговаривали о книгах, о людях и о необычных формах религий далеких стран.

Для тюремщиков и тех, кто находился вокруг него, Манфред был источником постоянного удивления. Он не донимал их разговорами о своем близящемся освобождении, однако все, что он говорил и делал, похоже, основывалось на железном убеждении, что его ждет скорая свобода.

Начальник тюрьмы принял все необходимые меры, чтобы не допустить побега.