— Всплывут, куда они денутся, — отмахнулся Игнатов. — Это же не ордена Ленина или Героя Соцтруда, в которых чистое золото 99-й пробы весом в 29 грамм. Вот с ними сложнее — с них, как известно, снимают эмаль и переплавляют в слитки. А все остальные ордена обычно стараются продать. Да и моя поездка в Харьков не обещает быть долгой — за сутки должен обернуться.

— Скажи уж честно, что хочется обстановку сменить, — отправляя в рот сигарету, заметил Белоус. — Ведь далеко не факт, что твой директор музея владеет какой-то ценной информацией. Как-никак, но с начала войны больше сорока лет прошло.

— Не спорю, но и рубить эту ниточку тоже было бы расточительно. Лучше пусть Вася Зайцев в Москве ее кончик попытается ухватить, а я зайду со стороны Харькова.

— А если я захочу, чтобы Василий вместо тебя туда сгонял? Он, как ты сам говоришь, парень молодой и хваткий.

— Не получится, — покачал головой Игнатов.

— Это почему же?

— Ты же сам говоришь, что с командировочными туго стало. А у Васи молодая семья — жена и грудной ребенок — ему каждая копейка для семейного бюджета дорога. А я мужик холостой и вполне могу пожертвовать своим червонцем на билет до Харькова.

— Неужели кровные отдашь?

— А чего не сделаешь ради дела.

— Было бы дело стоящее, а тут какая-то нэцкэ.

— Во-первых, это окимоно. А во-вторых, она одна несколько сотен тысяч стоит. Заметь, не наших, а долларов. Теперь смекаешь, почему этот боксер с ножичком так энергично бился за эти фотографии? Он явно не хотел, чтобы они к нам попали. Да и потом — не люблю я, когда моих агентов ножом по горлу чикают.

— Рассчитываешь, что тебе с этих сотен тысяч что-то на пенсию перепадет?

— Мне о пенсии думать рано.

— Тогда понятно — мечтаешь снова на Петровку вернуться?

— Чем черт не шутит. В общем, оформляй мне командировку. И про положенные тринадцать рублей в сутки вставить не забудь.

— Ты же сказал, что свои кровные выложишь.

— Я и не отказываюсь! Но будет лучше, если все будет по закону. Кажется, к этому нас призывает с высоких трибун наш новый Генеральный секретарь? А он, как известно, слов на ветер не бросает.

17 июня 1983 года, пятница.

Ташкент, Ленинградская улица, дом 9, КГБ Узбекской ССР

Следователь союзного КГБ Аркадий Габрилянов налил из графина воду в стакан и протянул его мужчине, который сидел напротив него на другом краю стола. Мужчина принял от следователя стакан и стал жадно пить, утоляя мучавшую его все время допроса жажду. Глядя на двигающийся кадык пьющего, Габрилянов достал из кармана рубашки платок и вытер со своего лица обильно струившийся пот. Несмотря на работающий на всю мощь вентилятор и раскрытое настежь окно, в кабинете было жарко, как в парилке, из-за установившейся в городе сильной жары, которая по-узбекски называлась чилля.

— Ну, что, Саматов, будем признаваться или нет? — обратился следователь к мужчине, когда тот, осушив стакан до донышка, поставил его на стол. — Вас изобличают сразу двое ваших хороших знакомых — Суюнов и Макхамов, а вы все упорствуете. Нехорошо.

— А если они меня оговаривают? — вытирая рукой губы, предположил Саматов. — Я же вам уже сто раз говорил, что этих людей видел всего лишь один раз в приемной министра Эргашева. Знакомство у нас было шапочное — длилось всего лишь две-три минуты. Какой смысл этим людям передавать мне такие огромные деньги — двадцать тысяч рублей?

— А вот Суюнов и Макхамов утверждают, что знают вас давно — около года, — продолжал настаивать на своем Габрилянов.