вечность, прежде чем у вас отросли конечности и  вы  смогли  выкопать  вот

это?

   И ожидали ли вы увидеть здесь  последнее,  мрачное  предупреждение?  Ну

ничего. Я не собираюсь  говорить  с  вами  через  океан  вечности  голосом

мудрости и опыта, убеждать вас Быть Хорошими. Ведь мертвы не вы, а я. Черт

побери, почему бы вам тоже не умереть? Так что, все, что вам удастся здесь

прочесть - это лишь несколько небылиц, которые я пишу, чувствуя,  что  все

больше скатываюсь к буйному помешательству.

   Итак,  в  качестве  последнего  еще  живого  депутата  от  человечества

(конечно, как вы понимаете, не по числу голосов остальных, а поданному мне

свыше праву) я принял решение исключить из  современного  языка  некоторые

слова; их употребление  отныне  запрещено.  Данное  решение  было  принято

сегодня вечером и публично  объявлено  на  специальной  пресс-конференции,

созванной здесь на  Верхнем  Вестсайде.  Высокопоставленный  представитель

правящего  кабинета,  внимательно  ознакомившись  со  всеми   записями   в

настоящем  дневнике,  зачитал  нижеперечисленный  список   запрещенных   к

употреблению слов:

   Экология, двуокись серы, символ, цивилизация, реклама, полиэтилен, Бог,

превосходство,   современный,    промышленный,    ученый,    неприятность,

(ДДТ)+(2,4,5-Т), человечество.

   Уже сейчас, просматривая этот список, я  слабо  себе  представляю,  что

значат эти слова. Они  больше  никогда  не  будут  употребляться  мной,  а

значит, никогда не будут употребляться никем. Несоблюдение  данного  указа

не влечет за собой никакого специального  наказания.  Мы  поверим  вам  на

слово. Все равно это ничего не меняет.

   В случае ничейного исхода будут вручены одинаковые призы.

   Уходящая из жизни Дая. Как красиво звучит эта  фраза.  Эвфемизм,  стоит

чуть не доглядеть - и из этого  вырастает  уже  целая  поэма.  Только  вот

как-то не хочется мне писать поэму на смерть собственной жены.

   Я очень ясно все помню.  Это  было  незадолго  до  конца.  Мы  ехали  в

нью-йоркской подземке. Кто ее обслуживал, кто  водил  поезда  -  не  знаю;

городские  власти  к  тому  времени   давно   уже   перестали   заниматься

транспортом. Да там почти никто и не ездил, кроме людей, вроде  нас,  кому

еще надо было куда-то добираться, да самих себя добивавших дуриков:  те  и

вовсе  не  имели  противогазов.  Так  вот,  напротив  нас   сидела   семья

пуэрториканцев. Их было шестеро. Все они плакали. Вдруг Дая схватила  меня

за руку, я повернулся к ней, начал что-то говорить... Она только  покачала

головой. Ее голубые глаза были полны слез, а брови так плотно сошлись  над

переносицей, что казалось, они вот-вот раздавят друг друга. И еще,  помню,

я обратил внимание на ее волосы: они свисали мокрыми, грязными сосульками.

А раньше,  бывало,  когда  Дая  расчесывала  их  -  будто  золотое  сияние

вспыхивало.