– Что теперь будет? – спросил я, глядя на Чолокаева.

– Теперь, Евгений Александрович, будет следствие, – ответил вместо него Соколов. – И суд. С такими доказательствами Порфирию грозит каторга. От четырех до двенадцати лет с лишением прав состояния. Это за подделку. За мошенничество отдельно. Тут уж как суд решит. Будет хороший адвокат, разжалобит присяжных, может, и меньше дадут. Но есть еще и ростовщичество. Тут зависит от того, сколько случаев докажут. Довеском пойдет.

Чолокаев тем временем продолжал осмотр. Он методично проверял каждый документ, каждую книгу в кабинете.

– Здесь, похоже, целая бухгалтерия незаконных операций, – сказал он, показывая нам толстую тетрадь. – Порфирий вел подробные записи всех своих сделок. Это нам очень поможет в расследовании.

Я кивнул, чувствуя странную смесь облегчения и горечи. С одной стороны, правда наконец то вышла наружу. С другой – я не мог не думать о тех людях, которых Порфирий обманул и обобрал.

Обыск закончили сильно позже полудня. Двор был заполнен любопытными односельчанами, которые с тревогой наблюдали за происходящим. Всего где то с полусотни человек – пополам бабы с мужиками. Я пошептался с Чолокаевым, забрал расписки, которые все равно не пойдут в дело.

После чего, вышел на крыльцо и обратился к собравшимся:

– Знаменцы! Сегодня раскрылась горькая правда. Порфирий, которому мы все доверяли, оказался не только отцом убийцы, но вором и мошенником. Но я обещаю вам, что Балакаев отправится под суд, как и его сынок. Все, кто пострадал от его действий, получат возмещение. Прямо сейчас.

По толпе прокатился гул. Я видел на лицах людей и облегчение, и страх, и надежду.

– Есть тут Иван Полоскаев? – я взял из пачки первую расписку, прочитал имя.

Вперед вышел косматый, бородатый мужик ростом с Жигана. Они даже померились взглядами, как бы оценивая друг друга.

– Ты полгода назад брал у Порфирия двадцать шесть рублей?

– Было, – тяжело вздохнул Иван. – Под урожай.

– Ты больше ему ничего не должен, – я порвал расписку на мелкие кусочки, развеял по ветру. Полоскаев аж рот раскрыл.

– Глеб Суровкин!

И расписку Суровкина я порвал. Тот даже бросился целовать руки – еле удалось оттащить. Так одним за другим все долговые бумаги знаменцев были уничтожены. Чем я очевидно поднял свои акции до невиданных высот. Если революция все таки случится, желающих пустить в господский дом красного петуха будет мало. Если вообще будут.

– А теперь расходитесь по домам! Скоро здесь будет работать следственная комиссия. Всех, у кого есть какие либо сведения о незаконных деяниях Порфирия, прошу не бояться и рассказать об этом властям. Балакаев уже ничего вам не сделает.

Когда люди начали расходиться, ко мне подошел Чолокаев.

– Это было весьма достойно. Но что вы планируете делать дальше, Евгений Александрович? В частности, с Дворянским банком? – спросил он.

Я глубоко вздохнул.

– Прежде надо найти нового старосту. И управляющего на лесопилку и в имение. Чтобы это были два разных человека, ничем друг другу не обязанные и не состоящие в родстве.

– Разумно

– Дальше разберусь с банковскими займами. Либо опротестую по суду...

– Либо?

– Возможно, и погашу, – развел я руками. – Сумма для меня не очень большая, точнее, совсем мелкая.

– Семь тысяч? – поразился пристав.

Хотел сказать, что только на одних ежемесячных процентах по счету в том же самом Дворянском банке я делаю больше десяти тысяч рублей золотом. Но не стал. Деньги любят тишину.

– Именно так.