Джунковский рассмеялся:

— Извини, французским «Марго» 1858 года угощать не могу. В отличие от революционного Горького, мой бюджет такого не предусматривает.

Соколов был крайне удивлён, хотя на его вечно спокойном лице не дрогнул ни один мускул. Лишь поднял бровь:

— Как, ты уже знаешь о загуле в «Яре»?

— Служба обязывает. Сейчас время военное, шпионов — пруд пруди. И вокруг разговорчивого Распутина немало подозрительных типов крутится. Так что мы за ним глядим в оба. А что вытворяет Максим Горький? Он в открытую проповедует наше поражение в войне, и многие интеллигенты прислушиваются к его голосу.

— Да, ибо чувствует свою безнаказанность. Меня российская интеллигенция вообще поражает. Если во всем мире прилагают усилия для того, чтобы народы были обеспечены и сыты, то наша литература и господа революционеры с презрением говорят о «мещанской сытости». Словно с ума посходили.

— А что же им по сердцу?

— Наверное, «пролетарский голод».

Джунковский усмехнулся:

— Но получают громадные гонорары, разъезжают по курортам, живут в роскоши, содержат любовниц, как тот же Горький. Что в головах у этих господ? Понять невозможно. И вечное, постоянное нытьё, недовольство всем на свете — сплошные ипохондрики.

— Да, жизнь надо любить, радоваться каждому её проявлению! — воскликнул Соколов. Вдруг сощурил хитрый глаз: — Владимир Фёдорович, а что у тебя в папке?

Джунковский улыбнулся:

— Тут и впрямь кое-что любопытное. — Открыл папку. — Например, вот это, послушай.

пристава 2-го участка Сущёвской части,

подполковника Семёнова градоначальнику Москвы,

их превосходительству Адрианову.

В ночь с 26 на 27 марта сего 1915 года в ресторан «Яръ» приехал Распутин в компании с литератором Соедовым и тремя молодыми девицами. В ресторане девицы были сразу же отправлены в угловой кабинет, а сам Распутин подсел к столику известного писателя Максима Горького. Тут его уже поджидал интендантский полковник Отто Дитрих с супругой Зинаидой, а вскоре к ним присоединился бывший сыщик граф Аполлинарий Соколов. Привязав верёвкой угря, Распутин возил его по залу, опускал в фонтан…»

Соколов расхохотался:

— Я всё это видел, Владимир Фёдорович. Очень рад, что наши секретные службы работают усердно. Тогда, быть может, скажешь: куда исчезла Эмилия Гершау?

— Сам хотел бы знать! Случай вовсе не смешной. Ведь Гершау допущен к секретным документам. Хорошо, если даму увлёк горячий любовник. А коли это шпион, работающий под ухажёра, а на самом деле выведывающий военные тайны?

— Давно известно: влюблённые дамы — лучшие информаторы, — согласился Соколов.

— К сожалению, наши полковники бывают весьма откровенны со своими жёнами, болтают им много лишнего.

Соколов повернул голову к лакею, стоявшему у стены в ожидающей позе:

— Пойди, братец, погуляй!

Джунковский продолжал:

— Тебе, Аполлинарий Николаевич, я благодарен. Ты установил слежку за домом Гершау…

— Ну, — отмахнулся Соколов, — это заботами Распутина.

— Тем лучше! Людей нынче мало, денег в казне, как всегда, не хватает. Пусть этот павиан ради своих страстей малость потратится. — Оглянулся, негромко добавил. Государь сознаёт вред от Распутина, желает избавиться от него. Не случайно Государь несколько раз высылал его из столицы, запрещал въезд в Ливадию.

— Но проходит недолгое время, как эти благие настроения улетучиваются, причиной тому — Императрица, — сказал Соколов.