|
Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Ну не проще ли сказать коротко: "налево" или "прямо по коридору". Но гардеробщица продолжала брюзжать: - Шапку не возьму, шарф тоже, потеряются, отвечать придется. Засунув отброшенные вещи в пакет, я двинулась было к лестнице, но гардеробщица взвизгнула: - Ишь, хитрая, бахилы одень! Много вас тут ходит, грязь таскает! - Где их взять? - Купить! Пять рублей. Я беспрекословно протянула монетку. Тетка швырнула на прилавок два голубеньких мешочка, явно не новых. Все ясно, вынимает из урны использованные "тапочки" и продает еще раз. Нацепив на сапоги "калоши", я поднялась по щербатой лестнице, правда, широкой и мраморной. Третье отделение находилось на втором этаже. Я потянула дверь с табличкой "Травматология" и невольно отшатнулась. В лицо ударил резкий запах мочи, хлорки, кислых щей и каких-то лекарств. В Склифе тоже воняло, но не до такой степени. Двери палат были открыты, виднелись огромные железные кровати с загипсованными людьми. 213-я палата была в самом конце корпуса. Я вошла в тесное помещение, заставленное койками, и стала озираться. Что-то не видно Насти. Всего там лежало восемь человек, в основном старухи, укутанные до подбородков тонкими одеялами. Шестнадцать пар глаз с надеждой уставились на меня. - Звягинцева здесь лежит? - громко спросила я. Последовало молчание, потом дребезжащий голосок откуда-то из угла сообщил: - Спросите на посту. - Так Насти тут нет? На свой вопрос я не услышала ответа. Я выпала в коридор и, чувствуя, как от затхлого воздуха начинает кружиться голова, пошла искать хоть кого-нибудь из представителей медицины. Но люди в белых халатах словно испарились. Над некоторыми палатами горели красные лампы, но никто не спешил на помощь к страждущим. Лишь в самом конце кишкообразного коридора я обнаружила толстую, крайне недовольную няньку рядом с ведром грязной воды и шваброй. - Доктора на конференции, - мрачно пояснила она и, покосившись на мои бахилы, прибавила: - Ходют, грязь таскают, убирай потом! Посещения с трех, тут больница, а не парк, чтоб являться, когда захочешь. Решив не злить и без того сердитую бабу, я изобразила самую сладкую улыбку и пропела: - Простите, я не знала, в справочном окошке никого... - То-то и оно, - вздохнула санитарка, шлепая грязной тряпкой по вонючему линолеуму, - ты пойдешь работать за триста рублей в месяц? За три сотни целый день разговаривать с родственниками больных? - Никогда. - Вот поэтому и в окошке пусто, - ответила нянька и неожиданно подобрела: - Ступай на черную лестницу, девки там курят небось! - Где это? - Там! - ткнула баба пальцем в дверь с табличкой "Не входить. Служебные, очень злые собаки". Заметив мои колебания, она прибавила: - Иди, иди, не бойся, бумажку повесили, чтоб больные не шлялись, а то везде пролезут, покоя не дадут, ироды эфиопские. Недоумевая, при чем тут Эфиопия, я толкнула дверь и оказалась на маленькой и узкой лестничной площадке. Возле грязного, давно не мытого окна, на подоконнике сидели две девчонки в голубых хирургических пижамах. Между ними стояла набитая окурками железная банка из-под "Нескафе". Девицы были похожи на позитив и негатив. Одна беленькая, румяная, голубоглазая, словно недавно выпеченная булочка, пухлая и аппетитная. Другая - смуглая, черноволосая, с ярким ртом и глазами-маслинами, скорей ржаной сухарик, если продолжать кулинарные сравнения. - Что надо? - окрысилась "булочка". |
