Теперь камера фиксировала крупный план Розмари.

– Да, я помню, – невозмутимо сказала Розмари. – Для меня это было как будто две недели назад. Все так свежо в памяти! Я сидела за столом в спальне, у окна. Собственно говоря, это был даже не стол, а школьная парта старого образца с откидной крышкой. Я пристроила на ней пишущую машинку – «Оливетти» – и печатала письмо. А Энди лежал рядышком на ковре и смотрел телевизор. Кукла, Фран и Олли…

Тут она осеклась и молча уставилась прямо в глаза ведущему. Он смущенно хихикнул и машинально повторил ее невразумительные слова:

– Кукла, Фран и Олли…

После этого ведущий слегка очумело тряхнул головой и посмотрел прямо в камеру.

– А вы знаете, – сказал он, – у меня такое впечатление, что госпожа Рейли говорит правду… Впрочем, не будем торопиться с выводами. Подождем, как на это отреагирует Энди. Как вы отлично знаете, наша передача – самая непредсказуемая в мире! Не переключайте телевизоры – мы скоро снова будем с вами!

Энди попросил организовать ему приватный телефонный разговор с госпожой Рейли. Поэтому программу на время прервали и пустили репортаж из Швеции.

Розмари провели в чей‑то пустой кабинет, где на телефоне мигала красная лампочка.

Со стесненным сердцем она села за стол и дрожащей рукой сняла трубку.

– Энди?

– По моим щекам текут слезы. Она в свою очередь расплакалась.

– Они сказали мне, что ты умерла! – продолжал взволнованный знакомый дорогой голос в трубке. – Я в ярости – и одновременно я так безумно рад, что они солгали!..

Ей перехватило горло. Она не могла говорить. Молчал и он.

Только их всхлипы встречались где‑то на полпути отсюда до Аризоны.

Розмари стала дергать ящики – в надежде найти носовой платок или салфетки. Но все было заперто.

– Ты меня слышишь?

– Да, дорогой, слышу, – сказала она, вытирая слезы просто ладонью и размазывая грим.

– Послушай, мой пресс‑секретарь держит связь со студией по другой линии. Тебе не обязательно появляться в заключительной части передачи, мы можем это уладить. Ты как решаешь?

Розмари задумалась на несколько секунд, затем решительно сказала:

– Я все‑таки появлюсь. Неловко перед ведущим – благодаря ему мы воссоединились, а я вдруг возьму и брошу его одного перед камерами…

Сын на другом конце провода рассмеялся. Какой чудесный смех!

– Похоже, я забыл, какая ты у нас заботливая и деликатная. Нет, на самом деле я не забыл. Я тоже выступлю. Если не возражаешь, мы завтра же устроим полномасштабную пресс‑конференцию. Куда они тебя устроили?

– Я в «Уолдорфе», – сказала Розмари. – Как странно, Энди! Я говорю со взрослым мужчиной – а это мой мальчик! Для меня ты был шестилетним карапузом всего каких‑то две недели назад!

– Когда ты вернешься в отель, мама?

– Как только закончится программа. Полечу туда стрелой.

– С учетом пробок, ты вернешься где‑то в двадцать два тридцать. Ну а я смогу быть там не раньше чем в двадцать два сорок пять.

Она ошарашенно захлопала глазами:

– Как же – из Аризоны?

– На самом деле я в Нью‑Йорке. У меня тут квартирка – прямо над офисом «БД». Официально сообщат, что я лечу на самолете и все такое… Какой номер твоей комнаты?

– Не знаю. Президентские апартаменты.

– А, понятно. Молодцы, хорошо устроили. Жди меня – уже выезжаю. На экране ты смотришься бесподобно!

Смеясь сквозь слезы, Розмари сказала:

– Да и ты, мой ангел, очень даже неплох на экране!

Глава 4

Толпа любопытных перед входом в Западную студию росла с угрожающей скоростью.