То была ваша сестра Ольга.
Почему я пишу тебе именно сейчас? Потому что ты, наверное, захочешь знать: откуда я узнала про дуэль? Почему бросилась на место поединка? Зачем остановила их?
Ах, сестренка! Если бы ты знала обстоятельства жизни в полку, ты бы вряд ли задала мне вопрос: как прознала? Это же армия. Полк – большая семья. И как положено в семье, для людей чутких здесь не бывает секретов. Полковник только думает посечь вороватого фурлейта – а тот уже спину свою потирает. А уж когда речь идет о твоем собственном муже – единственном, некогда любимом, дорогом, с кем связаны все надежды и упования, и от судьбы которого ты зависишь, как Луна от Солнца! Тут уж любыми путями каждую мелочь о его судьбе прознаешь, начиная с того, какой твой благоверный рассказал полковому командиру анекдот, и кончая тем, сколько копеек в преферанс он проиграл в прошедшее воскресенье. А уж когда дело коснется его жизни или смерти! А еще – моей собственной жизни! Да не обычной ее стороны – всем ведомой, известной, – а самой потаенной, укромной, о которой я не извещала никогда и никого!
Чтобы уж расставить все точки над «i» в связи с вопросом, как я узнала, скажу откровенно, есть у меня в полку конфиденты (да и странно, если б их не было). И одним из них является юный унтер, граф Соколов-Орлов, который и при ссоре Онегина с моим Григорием присутствовал, и секундантом быть у него согласился. А уж когда унтер, за умеренную плату, которую мне никогда не было зазорно отдавать мужчинам, поведал мне и об их разговоре в ресторации, и о предмете ссоры, – я все поняла. Я догадалась, кто на самом деле тот гость, что назвался Евгением Ладожским, литератором из Петербурга. И что за дело у него к моему супругу, и чего он от него добивается. Ладожский равно Онегин – не сильна загадка даже для моего невеликого ума.
Я знаю со слов унтера, что мой муженек поведал Онегину подлинную историю нашей с ним любви. Да, не только у тебя тогда была любовь, ставшая хрестоматийной. У меня – тоже. И у меня имелись своя романтика и своя тайна.
Да, я была влюблена тогда в моего нынешнего мужа. А теперь представь меня – в те дни! Той бесснежной зимой 1820/1821 года, когда ты была столь увлечена своим первым чувством к Онегину, что не замечала вокруг ничего другого – и меня с моими страстями тоже! Вообрази, ко мне прискакал тогда из К***, бросив свою службу, мой любовник, мой возлюбленный, мой Гриша. А я! Я даже не могла увидеться с ним! Рядом со мной все вился этот несчастный, малокровный, худосочный поэтик Владимир!
Как наша маменька благоволила ему! Она тогда шпионила за мной. Она приставила ко мне соглядатаев. Даже наша недолгая встреча с Григорием – когда мы съехались с ним, как бы случайно, на колясках в сосновой роще – приготовлялась мною долго и с предосторожностями, точно кругосветная экспедиция капитана Головина. Что было делать мне? Сердце мое разрывалось!
И вот, представь, однажды – дело было Рождественским постом – стало быть, еще в декабре 1820 года – незнакомый, чужой мальчик передал моей горничной письмо для меня. Депеша оказалась от господина, мне не известного. Его имя мне ничего не говорило, однако содержание чрезвычайно захватило. Письмо я, по совету автора, сожгла – однако до сих пор помню его слово в слово.
Милостивая государыня Ольга Дмитриевна, – говорилось в нем. – Мне стало известно, что вы собираетесь связать свою судьбу с судьбой вашего соседа, о-ского помещика, дворянина Владимира Ленского. Волею случая мне стали известны некоторые подробности его жизни, о которых он, в общении с вами, предпочитает умалчивать. При нашей личной встрече я смог бы рассказать их вам. Мне не надобны никакие от вас награды – за исключением сознания, что я смог пресечь неправедное поведение означенного помещика. Сами назначьте место и время нашей встречи – мой человек будет ждать письма от вашей милости у раздвоенной сосны завтра в полдень. |