– Волновался?! Отчего ж?

– Я не хотел, чтоб вас убили, сир.

– Убили? Кто? Ленский?

– Да, сир.

– А другие? Ты видел, что в меня стрелял кто-то другой? Или в Ленского?

– Нет, сир.

– Припомни!

– Нет! О, нет! Я ничего не видел!

– Пятьдесят рублей – очень похоже на тридцать сребреников, не правда ли, Гильо?

– О, сир! Я так переживал за вас! И за свой поступок! Я потому и вышел из службы у вас – чтобы не видеть вас каждый день, чтобы вы ликом своим не напоминали мне постоянно о моем предательстве!

– Ну, «ликом» – это уж ты хватил, – усмехнулся я.

– И в другом я хочу покаяться перед вами, сир! – неожиданно выкрикнул Иуда из О-ского уезда. – Облегчить душу!

– Вот как? – удивился я. – Имелось еще что-то? Что ж, говори.

– Простите меня, мосье ОнегИн! Я вам в ночь перед поединком подсыпал в питие сонный порошок.

– Вот как? Для чего?

– Не знаю, сир. Меня о том просил тот самый человек. Он мне и дал порошка. Он сказал, что средство неопасно, что вы с ночи хорошо заснете и, может, проспите время дуэли – на час или два. Он просил меня вас не будить. И за это дал мне еще пятьдесят рублей.

– Зачем ему это было надо?

– Представить не могу, сир.

Новая мысль пришла мне в голову, и я вскричал:

– Ты что-то сделал с моими пистолетами?!

– О, нет, монсеньор!

– Или ты выдал их ему, и «лепажи» испортил тот человек?

– Нет, клянусь вам! Ни он, ни я к стволам не прикасались!

– Теперь рассказывай мне про незнакомца. Как он выглядел?

– Вы же сами сказали.

– Да, я сказал. А теперь – говори ты.

– Невысокого роста. Ниже, чем вы, сир, на два, а то и три вершка. Плотный. Волосы рыжие.

– Рыжие? Или русые?

– Да, сир, скорее русые. Глаза голубые.

– Усы были?

– Да! Рыжие, то есть русые.

– Как звали его?

– Не знаю, сир. Он не представился.

– Ты видел его еще когда-нибудь? До или после? В этих краях или другом месте?

– Никогда и нигде, месье ОнегИн.

– Хорошо.

О том, что происходило непосредственно после получения письма, я расскажу со слов Е.О. Записываю я его рассказ немедля после того, как он уехал от меня.

«На следующий день, – начал Е.О., – с утра, я верхом отправился в Красногорье. Меня живо интересовал Егорка-скот, а также его угрозы убить красногорского управителя Евстафия, как убил он, дескать, господина Ленского. Заботило меня также и его «ружжо». Странным было, что девушка, говоря о смерти бедного Владимира, имеет в виду, что его застрелил некто другой, нежели я. Почему вдруг здесь – среди крепостных! – распространился слух, что смерть прежнего барина произошла в результате чьего-то выстрела из ружья (а не моего из пистолета)? Что стоит за этим: обычная безответственная болтовня, на которую столь горазды народные низы, или нечто большее? Реальность, быть может?

Марью я застал вместе с другими бабами из ее семьи на огороде, где она, кажется, полола. Увидев меня, она заалела своими ланитами – но и заважничала перед товарками. Я начал ее расспрашивать. В первый момент девушка не могла мне сообщить ничего связного. Потом освоилась и разговорилась. Из ее рассказа я узнал, что новый барин Иван Аврамов, дядюшка бедного Ленского, унаследовавший имение после его гибели, оказался человеком по отношению к приобретенным своим вассалам крайне строгим.